2010 год — Год учителя
Воспитательница
1 мая 1944 года наш поезд Ташкент-Москва пересёк условную границу между Казахстаном и Российской Федерацией. На первой же после этого остановке отец принёс мне воды с плавающими льдинками: «Пей! Это уже наша, русская вода!» Я, истомлённый вагонной духотой и постоянным дефицитом питья, опорожнил кружку без передышки; и — верьте не верьте — слаще напитка мне отведать не доводилось: так сильно, почти без надежды там, в Узбекистане, тосковал и мечтал я о родной Руси.
Министерство сельского хозяйства СССР направляло отца агрономом на Кубань, а медики дали ему шестимесячную отсрочку для амбулаторного долечивания ран. Три танка пережил отец. В четвёртом его буквально издырявило. Месяц был без сознания. Выходили. Врачи, конечно, понимали кризисное состояние пациента. Поэтому оформили столь длительный отпуск. (Увы, вскоре судьбоносные раны снова открылись, и отец умер в жутких мучениях в том же году.)
На шестые сутки вагонного дискомфорта мы прибыли в столицу. Она встретила нас холодным упорным ветром. (В Ташкенте на момент нашего отъезда — 27-го апреля — уже продавали спелую черешню.)
5 мая папа мой побеседовал с тогдашним министром просвещения РСФСР Потёмкиным. Из высокого кабинета вышел приободрённый, уверенный: его изувеченному войной сыну учение станет путеводной звездой в лабиринте жизни. Так по путёвке Минпроса оказался я в костромской школе для слепых детей. Против ташкентской — будто с чуждой планеты вернулся на родную землю! Об учащихся и сотрудниках этого интерната мог бы поведать много разного — хорошего и не очень, как, впрочем, и о самом себе. Однако повествование-то моё озаглавлено: «Воспитательница»! Пора выполнять обещанное.
Пока отец вёл переговоры с директором, Леонидом Андреевичем Колгушкиным, я стоял у окна длинного широкого коридора и прислушивался к шевелению справа и приближающимся шагам. Женский голос: «Я уже знаю: ты — Женя Терёшкин. А рядом вот — Петя Лапутин. Познакомьтесь! — Она соединила наши руки. — Вы милые мальчики! Уверена: подружитесь». Шаги удалились. Я спросил Петю, кто это к нам подходил. Оказалось, воспитательница, Виктория Викторовна. Я сразу оценил её ненавязчивую приветливость.
Как-то выпало ей ночное дежурство. Я не спал. Меня по-прежнему тиранила каталепсия — следствие второй контузии: чуть склонится надо мной Морфей — тело пугающе цепенеет. И я внутренне отчаянно напрягаюсь, пытаясь не допустить безвозвратного окаменения. Мозгом всё чувствую и сознаю, но мышцы желанию и воле его не подчиняются! Неистовым усилием вырвусь из кошмарного плена и, засыпая, снова в него погружаюсь… В промежутке мучительных «сеансов» скрипнула дверь. Виктория Викторовна неслышно прошлась между кроватями, наверное, кому-то что-то поправляя. Вблизи моей постели тихо поцеловала спящих первоклашек Басова и Дементьева (их имена забыл), Мишу Жижина и Толю Кобылкина и… шрамистого меня! Думала, сплю.
Я и не подозревал о наличии людей, способных на такую глубокую, не показную, тайную любовь к чужим детям.
Однажды ребята тешились анекдотами о евреях:
«Что надо бедному еврею на завтрак?» — «Да Боже мой, всего-то пара цыплят, булочка с маслом и чашка какао — и я сыт!» В то голодное время это звучало впечатляюще.
«На перроне еврей спрашивает знакомого: «Что ты здесь торчишь без багажа, без чемодана?» — «Поезд подъевреживаю», — последовал ответ. «Ты опять глумишься над моей нацией?» — «Вовсе нет! Это было бы, если бы я сказал — поджидаю».
Через неделю Виктория Викторовна читала нам Шалома Алейхема. Мы с интересом слушали и убеждались: евреи, как и все люди, с просторным диапазоном человеческих качеств.
Как-то в пионерской комнате, меблированной лишь старыми стульями, Виктория Викторовна предложила: «Давайте, ребятки, что-нибудь споём!» Павлик Афанасьев тут же затянул: «Там в саду, при долине». Песню дружно подхватили. Ведь и имевшие родителей в те гибельные годы ощущали себя полусиротами. Запела и Виктория Викторовна. И лишь отстонали заключительные слова, все прямо-таки накинулись на воспитательницу: «Виктория Викторовна, у вас такой чудесный голос! Вы поёте, как настоящая артистка! Почему вы не выступаете в театре и по радио?» — «Ребятки, я и была артисткой, певицей. Знала сцену, и сцена меня знала. Но когда убили (она акцентировала это жуткое слово) моего мужа, сцена для меня зашторилась навсегда…» — «Ваш муж погиб на фронте?» — «К сожалению, нет…»
И это «к сожалению» она будто оторвала от сердца. Встала и быстро вышла. Гораздо позже мне подумалось: а не политический ли подтекст имели те слова – «убили», «зашторилась», «к сожалению»?
Очень любили мы слушать охотничьи рассказы. Раз в перерыве чтения Саня Статягин спросил Викторию Викторовну, бывала ли она в других городах. Ответ нас поразил: она пожила даже в Финляндии! Посыпались вопросы: как она там оказалась? Чем занималась, что видела? Муж Виктории Викторовны был работником советского посольства в Финляндии. Когда ему разрешили взять к себе жену, он за ней приехал. «На вокзале в Хельсинки нас должна была встретить посольская машина, да не встретила, — рассказывала наша наставница, — мы с багажом стоим на привокзальной площади. Ждём. Машины нет. Муж просит, чтобы я осталась при вещах, пока он сходит в посольство. Я, конечно, боюсь: заграница! Чужие люди! Незнакомый язык… Муж-то чуточку к финскому приобщился и «разговорником» умел пользоваться. Пошёл он через площадь к полицейскому. Минутку с ним перемолвился, идёт ко мне: «Пойдём!» Я ему: «А вещи?» Он: «Полисмен сказал: у них ног нет!» Прикатили мы за багажом — он на месте! И знаете, ребятки, что меня ещё там удивило? Аккуратность и чистота всюду, даже в общественных туалетах!» Тут нашу собеседницу позвали в учительскую, и её финская история на этом для нас оборвалась.
Навсегда запомнился мне канун нового, 1945 года и первый день его. 31 декабря 1944-го мы ставили пьесу «В новогоднюю ночь». На сцене — 5 разлапистых елей, под ними — чучела зверей, на ветвях — птиц (из зоокабинета, конечно). Здорово потрудились воспитатели над костюмами персонажей: Ивана-царевича, Василисы Премудрой, Иванушки-дурачка, Бабы-яги, Кота в сапогах, Сказки, Снегурочки и других. Виктория Викторовна отлично экипировала карликов-гномов. Зал переполнен учащимися, сотрудниками и приглашёнными. Из песни танцующих Сказки, Снегурочки и снежинок меня воодушевили слова: «Поверьте сказке, поверьте жизни, поверьте в радость, любовь свою!»
1 января 1945 года — концерт. Для него особенно удачный номер подготовила Виктория Викторовна. Рассадила на сцене самых младших, в руках у них кастрюля, сковорода, деревянные ложки, ножовка, бубен с бубенцами, свистульки, трещотки — шумовой оркестр. И так-то ладно, так-то лихо сыграли ребятишки «Во поле берёза стояла», «Лезгинку» и «Барыню»! Зал бушевал в восторге!
Задача воспитателя — посеять в сердце питомца добро. Виктория Викторовна Бородкова выполняла свою миссию охотно и умело! Я поныне вспоминаю её с уважением и благодарностью.
Евгений Терёшкин