ВО ТЬМЕ ОДИНОЧЕСТВА
ЛЮБИТЬ ВСЛЕПУЮ
Нельзя готовиться заранее
К суровым жизненным ветрам…
И не свои переживания
Не отпускают по ночам.
Полезный груз чужого опыта
Копить привыкли наперёд,
А сколько лишних знаний добыто
На тех же граблях — в свой черёд!
Фактически в «слепецкой словесности» царит полнейший патриархат. В реальности офтальмологические недуги между мужчинами и женщинами распределяются почти равномерно. Резкая диспропорция возникает лишь во время масштабных войн, но и она довольно быстро исчезает, чему способствует большая продолжительность жизни представительниц прекрасной половины человечества. Чтобы получить доказательную базу данной непреднамеренной дискриминации, я распределил выдающихся незрячих авторов и персонажей художественных произведений по четырём небольшим «тематическим группам». Прежде чем познакомиться с данным перечнем, попробуйте составить собственный литературный «хит-парад».
На мой субъективный взгляд, в составе первой «горячей пятёрки» должны находиться эпические творцы художественных произведений исторического значения и прозаики, сами являющиеся литературными героями или ставшие своеобразными символами целой эпохи. Безоговорочными лидерами «авторской гонки» оказались легендарные сладкопевцы, имена которых стали нарицательными и вошли в различные языки мира. В настоящее время великий эллин Гомер прославлен в названиях многих организаций и фирм. Почти так же знаменит гусляр Баян, возможно, сочинивший «Слово о полку Игореве». В честь нашего соотечественника даже «чисто русский» инструмент назвали. Под стать гениям далёкого прошлого и прозаики двадцатого века. Николай Островский выстрадал во многом автобиографичный роман «Как закалялась сталь». Его изучение входило в советскую школьную программу. Есть музей незрячего бойца и премия его имени, а в Москве сохранилась улица литературного героя — Павла Корчагина, прототипом которого он был. Почитаемый японцами сказочник Василий Ерошенко притягивает внимание своей незаурядностью. Не случайно он попал на страницы произведений китайского классика Лу Синя и стал персонажем документальной повести Альберта Поляковского «Слепой пилигрим». Кроме того, разумеется, достоин упоминания аргентинский учёный и писатель Хорхе Луис Борхес, оказавший заметное влияние на формирование единого культурного пространства всей Латинской Америки.
В избранной компании достойных стихотворцев тоже национальное разнообразие: родоначальник поэзии на фарси Рудаки, англичанин Джон Мильтон, россияне Иван Козлови Эдуард Асадов, а ещё Михаил Суворов. Для десятков начинающих незрячих авторов доброжелательным и внимательным наставником был этот выдающийся лирик из Твери. Тридцать лет назад на семинаре «НЖ» мне посчастливилось познакомиться сМихаилом Ивановичем. Личное общение с истинным мастером словесности Всероссийского общества слепых оказало заметное влияние на дальнейшее развитие моего тогдашнего дилетантского творчества.
Античная литература буквально напичкана фольклорно-мифологическими мотивами. Несомненно, приоритетную группу традиционной популярности составляют ослеплённые персонажи из культовых произведений. Циклоп Полифем, предсказатель Тиресий, советчик аргонавтов Финей и царь Эдип, благодаря которому отец психоанализа Зигмунд Фрейд ввёл в научный обиход особый термин. Достойную компанию им составляет и библейский силач Самсон, пленённый в результате предательства и погибший, свершая месть.
Ещё с раннего детства засели в памяти животные с «человеческим лицом», в том числе слепой Крот, который оказался неудачливым претендентом на руку милой Дюймовочки из сказки Г.-Х. Андерсена. Следует назвать и благообразного монаха Хорхе, скрывавшего под внешностью патриарха безжалостность фанатика. Трудно поверить, что потрясающий псевдоисторическийроман «Имя розы»создал наш современник Умберто Эко. Со школьной поры любителям приключений наверняка запомнился отвратительный морской разбойник Пью из романа Роберта Стивенсона «Остров сокровищ». Ему под стать безымянный слепой мальчик с жуткими бельмами, промышлявший контрабандой и украсивший «Тамань» Лермонтова. К сожалению, большинство криминализированных тотальников из бестселлеров различных жанров вызывают, скорее, неприязнь или недоумение, чем симпатию. Практической пользы от знакомства с данными индивидуумами тоже немного. Зато повесть Владимира Короленко «Слепой музыкант» можно считать главным литературно-художественным пособием по реабилитации тотальников, давая возможность зрячим хотя бы на элементарном уровне понять психологию инвалида. Подражая Петру, можно худо-бедно научиться ориентироваться в пространстве. Так что, пожалуй, он самый «полезный» герой из всех перечисленных. Надо заметить, что бывший привилегированный карманник Паниковский, на склоне лет ставший соратником Остапа Бендера, так же как и жуликоватый Кот Базилио, который охотился за денежками наивного Буратино, были поддельными слепцами, поэтому, естественно, не брались в расчёт.
Разумеется, у каждого активного и вдумчивого читателя подобные перечни могут различаться в деталях, но смею надеяться, что предпочтения в основном окажутся идентичными. Сразу бросается в глаза явное засилье незаурядных мужиков с дефектами зрения и семейной неустроенностью. Проведённыеблиц-опросы свидетельствуют, что среди их фаворитов отсутствуют представительницы прекрасного пола. Это невольно настораживает и заставляет задуматься. Другое дело — кинематограф. Не составляет труда подобрать фильмы с приоритетом «девичьего» содержания, у которых нет литературных первоисточников или они практически неизвестны широким массам современных читателей.
Великий Чарльз Спенсер Чаплин вообще все основные функции, включая сценарий, взвалил на свои плечи. В Голливуде он снял замечательный фильм «Огни большого города». Гениальный универсал из Англии подарил зрителям наивную историю взаимных чувств доброго бродяги и незрячей цветочницы, у которой, по американской традиции, оказался счастливый конец.
Трагичные события полувековой давности отражены в музыкальной драме двухтысячного года «Танцующая в темноте». Теряющая зрение иммигрантка из Чехословакии Сельма Жескова от невзгод находит спасение в танцевально-песенных фантазиях. Вместе с ребёнком, у которого начинает развиваться тот же недуг, она живёт в съёмном трейлере и практически вслепую работает на заводе. Когда одна из машин ломается из-за её ошибки, мать-одиночку увольняют, а скопленные для лечения доллары крадут. Пытаясь вернуть деньги, женщина убивает похитителя из его же пистолета. Невольная преступница сознательно идёт на казнь, чтобы оплатить операцию сыну.
В начале двадцать первого века возрос интерес к «дамским» псевдоисторическим остросюжетникам. Среди киноблизнецов выделяется отличное японо-американское подражание Дзатоити под названием «Ичи», в котором после несправедливого изгнания из приюта для слепых девочек талантливая музыкантша «гастролирует» по провинции. В схватках с якудзы девушка, не смущаясь, пускает в дело меч в трости. В финале картины, раненная и потерявшая любимого, «дева мщения» всё-таки побеждает могущественного врага и вновь отправляется в странствия.
Ошеломительный успех имел китайский приключенческий фильм «Дом летающих кинжалов», или «Клан метателей ножей», в котором незрячая дочь погибшего лидера мятежников попадает в роковую ловушку. В конце концов, участники любовного треугольника начинают сражаться между собой. Ревнивый фанатик всаживает клинок в грудь Мэй, а затем над заснеженным телом девушки остаётся скорбеть недавний враг, ради неё совершивший предательство.
Индийский драматический триллер «Слепая любовь» снимали, в основном, за рубежом, потому что работать на натуре в беспокойном Кашмире было нельзя по соображениям безопасности. Трогательный облик обиженной судьбой, да ещё и обманутой патриотки легко завоевал сентиментальные сердца и обеспечил невероятные кассовые сборы.
Обратите внимание, что лишь чаплиновский шедевр завершается на оптимистичной ноте, а остальные картины оканчиваются крушением надежд или гибелью главных героинь.
Видимо, «отличницей» могла бы стать душещипательная опера «Иоланта». Шедевр создали братья: композитор Пётр и либреттист Модест Чайковские. Рядовые меломаны и не подозревают, что существует и литературный первоисточник, которым является лирическая драма Генрика Герца «Дочь короля Рене». Поклонников творчества этого датского поэта встречать не довелось. Полвека назад на Рижской киностудии был снят одноимённый музыкальный фильм, который и является самым доступным источником информации о данном произведении, так как спектакль сейчас ставят крайне редко.
Конечно, на ведущие позиции в рейтинге претендовала бы трогательная Хатия из повести Нодара Думбадзе «Я вижу солнце». Жаль только, эту книгу мало кто читал, особенно из молодых, тем более в грузинском оригинале. История слепой от рождения девочки из гурийской деревни памятна лишь некоторым зрителям старшего поколения по чудесной советской экранизации 1965 года. Более подходящие кандидатуры мне в голову не приходят, да и эти претендентки явно проигрывают конкуренцию представителям сильного пола.
В писательской когорте гомеровских собратьев по перу дело с женским представительством обстоит ещё хуже. Сравнительно легко вспоминаются лишь две слепоглухие дамы, имеющие непосредственное отношение к словесности. Элен Келлер окончила колледж Гарвардского университета со степенью бакалавра искусств, стала писательницей и центром великосветского салона. Президенты, олигархи считали за честь встречаться с нею. Она даже стала героиней драмы Уильяма Гибсона «Сотворившая чудо». Впрочем, Горький отозвался об американке без особого почтения: «Элен Келлер я видел в 1906 году в Нью-Йорке. Она вызвала у меня впечатление неприятное, даже тяжёлое: жеманная, очень капризная и, видимо, крайне избалованная девица…» Зато с юной соотечественницей Олей Скороходовой «живой классик» с удовольствием переписывался, не скупясь на восторженные слова: «Вы для меня не только яркое доказательство мощности разума, исследующего тайны природы, — нет! Вы являетесь как бы символом новой действительности…» Воспитанница профессора Соколянского пережила трагедию войны и гибель близких. После многих трудов и тягот Ольга Ивановна стала научным сотрудником НИИ дефектологии АПН СССР и защитила кандидатскую диссертацию по теме «Как я воспринимаю и представляю окружающий мир». Главным образом об этом её стихи и проза. Сама став героиней документальной повести Наталии Хворостовой «Звуки на ладони», эта уникальная подвижница всё-таки не вошла в «обойму» востребованных российских незрячих литераторов. Ольга Скороходова, так же как и Элен Келлер, осталась лишь интересным объектом исследования, эталоном несгибаемой личности. Зато зрячие классики и современные авторы не подкачали. Они нередко вводили в свои произведения незрячих персонажей, чаще всего, эпизодических.
Со школьной поры я как-то побаивался необозримых глубин творческого наследия Льва Толстого и Фёдора Достоевского, но с годами отношение к великим произведениям потихоньку менялось. Уже не боясь утонуть в «потоках волнительной словесности», стал осторожно погружаться в «кружевную» прозу девятнадцатого века, которая, оказывается, обладает потрясающим послевкусием!
Фёдор Михайлович написал очень петербургские «Белые ночи», дав произведению и лиричный подзаголовок:«Из воспоминаний мечтателя». Поэтичный эпиграф, позаимствованный из творчества Ивана Тургенева, сразу создаёт трепетную атмосферу повествования, выражающую самую суть сюжета: «Иль был он создан для того, чтобы побыть, хотя мгновенье, в соседстве сердца твоего…» Внезапно мне удалось сделать несколько поразительных открытий. Одним из них оказалось наличие всентиментальном романе слепой героини. Впрочем, не единой сцены с её участием попросту нет. Образ строгой защитницы интересов любимой внучки, по сути, является призраком, потому что беспомощная старушка появляется лишь в рассказах Настеньки:
«Есть у меня старая бабушка. Я к ней попала ещё очень маленькой девочкой, потому что у меня умерли и мать и отец. Надо думать, что бабушка была прежде богаче, потому что и теперь вспоминает о лучших днях. Она же меня выучила по-французски и потом наняла мне учителя. Когда мне было пятнадцать лет, а теперь мне семнадцать, учиться мы кончили. Вот в это время я и нашалила; уж что я сделала — я вам не скажу; довольно того, что проступок был небольшой. Только бабушка подозвала меня к себе в одно утро и сказала, что так как она слепа, то за мной не усмотрит, взяла булавку и пришпилила моё платье к своему, да тут и сказала, что так мы будем всю жизнь сидеть, если, разумеется, я не сделаюсь лучше. Одним словом, в первое время отойти никак нельзя было: и работай, и читай, и учись — всё подле бабушки. Я, было, попробовала схитрить один раз и уговорила сесть на моё место Фёклу. Фёкла — наша работница, она глуха. Фёкла села вместо меня; бабушка в это время заснула в креслах, а я отправилась недалеко к подруге. Ну, худо и кончилось. Бабушка без меня проснулась и о чём-то спросила, думая, что я всё ещё сижу смирно на месте. Фёкла-то видит, что бабушка спрашивает, а сама не слышит про что, думала, думала, что ей делать, отстегнула булавку, да и пустилась бежать…»
Воистину, во все времена разговор слепого с глухим не сулил ничего хорошего. Удивительно, что ещё при первой встрече юной героини с робким любителем поздних прогулок уже обсуждался тот же эпизод. Кстати, это довольно странно для экономного Достоевского, который ухитрился уместить весь разветвлённый сюжет в четыре короткие ночи, а тут Настенька дважды в похожих выражениях описывает своё «заточение»:
«И так мы с тех пор и сидим по целым дням; она чулок вяжет, хоть и слепая; а я подле неё сиди, шей или книжку вслух ей читай — такой странный обычай, что вот уже два года пришпиленная…»
Более того, девушка вспоминает и ещё об одном неприятном случае, сконфузившем её в присутствии молодого человека, который ей нравился. Получается, что «булавочная тирания» стала ключевым обстоятельством сюжетной завязки:
«Вот раз поутру к нам и приходит жилец, спросить о том, что ему комнату обещали обоями оклеить. Слово за слово, бабушка же болтлива, и говорит: «Сходи, Настенька, ко мне в спальню, принеси счёты!» Я тотчас же вскочила, вся, не знаю отчего, покраснела, да и позабыла, что сижу пришпиленная; нет, чтоб тихонько отшпилить, чтобы жилец не видал, — рванулась так, что бабушкино кресло поехало. Как я увидела, что жилец всё теперь узнал про меня, покраснела, стала на месте как вкопанная да вдруг и заплакала, — так стыдно и горько стало в эту минуту, что хоть на свет не глядеть! Бабушка кричит: «Что ж ты стоишь?» — а я ещё пуще… Жилец, как увидел, что мне его стыдно стало, откланялся и тотчас ушёл…»
Впрочем, на этом дело не заглохло, а напротив, события начали стремительно развиваться. Довольно скоро произошёл новый визит:
«Только после обеда и приходит он к нам; сел, долго говорил с бабушкой, расспрашивал, что она, выезжает ли куда-нибудь, есть ли знакомые, — да вдруг и говорит:
— А сегодня я, было, ложу взял в оперу; «Севильского цирюльника» дают, знакомые ехать хотели, да потом отказались, у меня и остался билет на руках.
— «Севильского цирюльника»! — закричала бабушка, — да это тот самый «Цирюльник», которого в старину давали?
— Да, говорит, это тот самый «Цирюльник», — да и взглянул на меня. А я уж всё поняла, покраснела, и у меня сердце от ожидания запрыгало!
— Да как же, — говорит бабушка, — как не знать. Я сама в старину на домашнем театре Розину играла!
— Так не хотите ли ехать сегодня? — сказал жилец. — У меня билет пропадает же даром.
— Да, пожалуй, поедем, — говорит бабушка, — отчего же не поехать? А вот у меня Настенька в театре никогда не была.
Боже мой, какая радость! Тотчас же мы собрались, снарядились и поехали. Бабушка хоть и слепа, а всё-таки ей хотелось музыку слушать, да, кроме того, она старушка добрая: больше меня потешить хотела, сами-то мы никогда бы не собрались… Во весь этот вечер жилец наш так хорошо смотрел на меня, так хорошо говорил…»
Романтичная девушка, как и её ночной собеседник, любила при случае представлять невероятные грядущие перемены: «Иной раз сидишь подле бабушки, и чего-чего в голову не войдёт. Ну, вот и начнёшь мечтать, да так раздумаешься — ну, просто за китайского принца выхожу…» Такие сладкие грёзы наяву греют душу, но так редко сбываются, хотя бы в малой степени. Впрочем, на этот раз радужные ожидания оправдались. Выезд на спектакль сыграл важную роль в укреплении взаимного чувства между влюблёнными. В отличие от многих других фантазёрок, восторженной сиротке всё-таки несказанно повезло: через год за ней приехал её преданный рыцарь. Правда, он не был наследником владетельного монарха и проделал нелёгкий путь на поезде, а не на «белом коне». Ну какая разница! Главное — прибыл, что привело к счастливому замужеству Настеньки и крушению всех надежд растроганного и по-прежнему одинокого рассказчика.
Самобытные кудесники прозы из Южной Америки тоже не остались в стороне от «слепецкой» тематики. Даже признанный корифей испано-язычной литературы Габриэль Гарсиа Маркес уделил внимание вдвойне «тёмным» соотечественникам. Так же как и мировой бестселлер «Сто лет одиночества», роман «Недобрый час» ярко демонстрирует магический реализм его творческого метода. Коллективный портрет колумбийской глубинки украсила колоритная фигура лишённой зрения старой вещуньи, упорно предсказывавшей новые страшные беды:
«Дверь ему отворил сам Тото Висбаль. В маленькой полутёмной гостиной, в которой стояли где попало табуретки с обитыми кожей сиденьями, а стены были увешаны литографиями, мать и слепая бабушка Мины пили из чашек какой-то горячий ароматный напиток. Мина делала искусственные цветы.
— Уже прошло пятнадцать лет, падре, — сказала слепая, — как вы последний раз были у нас в доме.
Это и вправду было так. Каждый день проходил он мимо окна, у которого сидела и делала бумажные цветы Мина, но в дом не заходил никогда.
— Как летит время, — сказал падре, а потом, давая понять, что торопится, повернулся к Тото Висбалю. — Хочу попросить вас о любезности: пусть Мина с завтрашнего дня последит за мышеловками. Тринидад, — объяснил он Мине, — с субботы больна.
Тото Висбаль не возражал.
— Только время тратить попусту, — вмешалась слепая. — Всё равно в этом году конец света.
Мать Мины положила старухе на колено руку, чтобы та замолчала, однако слепая её руку сбросила.
— Бог наказывает суеверных, – сказал священник.
— Написано, — не унималась слепая, — кровь потечёт по улицам, и не будет силы человеческой, которая сможет её остановить.
Падре обратил к ней полный сострадания взгляд. Она была очень старая, страшно бледная, и казалось, что её мертвые глаза проникают в самую суть вещей.
— Будем тогда купаться в крови, — пошутила Мина.
Падре Анхель повернулся к ней и увидел, как она с иссиня-чёрными волосами и такая же бледная, как её слепая бабушка, вынырнула из облака лент и разноцветной бумаги. Она казалась аллегорической фигурой из живой картины на какой-нибудь школьной вечеринке.
— Воскресенье, а ты работаешь, — упрекнул он её.
— Я уж ей говорила, — снова вмешалась слепая. — Дождь из горячего пепла просыплется на её голову.
— Бог труды любит, — с улыбкой сказала Мина.
Падре по-прежнему стоял, и Тото Висбаль, пододвинув табуретку, снова предложил ему сесть. Он был тщедушный, с суетливыми от робости движениями.
— Спасибо, — отказался падре Анхель, — я спешу, а то комендантский час застанет меня на улице. — И, обратив наконец внимание на воцарившуюся в городке мёртвую тишину, добавил: — Можно подумать, что уже больше восьми.
Только сказав это, он понял: после того как камеры пустовали почти два года, Пепе Амадор опять за решёткой, а городок снова на милости трёх убийц. Поэтому люди уже с шести сидят по домам.
— Странно, — казалось, падре Анхель разговаривает сам с собой. — В такое время как теперь — да это просто безумие!
— Рано или поздно это должно было случиться, — сказал Тото Висбаль. — Страна расползается по швам. — Он проводил падре до двери. — Листовки видели?
Падре остолбенел.
— Снова?
— В августе, — заговорила слепая, — наступят три дня тьмы.
Мина протянула старухе начатый цветок.
— Замолчи, — сказала она, — и кончи вот это.
Слепая ощупала цветок и стала доделывать его, продолжая в то же время прислушиваться к голосу священника…»
Вот практически и всё, касаемо старухи, если не считать парочки малозначительных замечаний в тексте, брошенных мимоходом. Наверное, выдающегося автора действительно волновала особая способность незрячих воспринимать окружающий мир. Следуя примеру древних мудрецов, он приписывал слепцам реальный или мнимый дар предвидения. Интересно, что в книге упомянут ещё один тотальник с необычными свойствами организма: «Насколько я понимаю, — сказал зубной врач, — у хамелеона чувствительность в глазах… По радио только что говорили, что слепые хамелеоны не меняют цвета…»
Известный политик, блистательный юрист и журналист Коэльо Нетонаписал более двухсот популярных книг. Не зря его принято титуловать «принцем бразильских писателей». Мастеру принадлежит и трагичная повесть с привычным названием «Слепая», пронизанная беспросветной любовью и обречённостью на страдания. С пронзительной искренностью она рассказывает о поисках достойного места в провинциальном социуме, где так много «неустроенных судеб». Чтобы схематично представить историю жизни незрячей бразильянки, достаточно процитировать три ключевых фрагмента повествования:
«Анна-Роза, красивая, стройная мулатка с кожей цвета корицы, в дни своей юности свела с ума не одного парня, несмотря на тяжкую болезнь, которая проявлялась у неё иногда совершенно неожиданно. В приступе она падала, как мёртвая, с пеной у рта, закатив глаза, и билась в судорогах. Но, несмотря на этот недуг, тот, кто хотя бы раз мельком взглянул на её крошечный алый ротик с белыми, как апельсиновый цвет зубами, на её большие чудесные глаза, на длинные, чёрные и блестящие косы, тот надолго лишался покоя, а потому все удивились и даже возмутились, когда избранником её оказался Симао Кабиуна, некрасивый, чёрный, как сапог, пастух…»
Молодожёны проводили первые семейные месяцы в уединении. Влюблённых не пугали нелёгкие, наполненные трудами будни, а редкие праздники искренне радовали. Благоденствие продолжалось около года, пока не грянула жуткая буря:
«На третий день после грозы Анна-Роза проснулась от сильной боли в висках и глазах, с тяжёлой головой. Боль не прошла и днём, а лишь усилилась, да так, что Анна-Роза стонала на весь дом и крепко сжимала руками голову, мучимую невыносимой болью. Ей казалось, что она вот-вот разорвётся. Вновь Кабиуна запряг мула и помчался за знахаркой. Едва подойдя к постели больной, старуха увидела, что дело плохо: молоко бросилось в голову. Скинув на стул шаль, знахарка побежала на поле за травами, велев впредь кормить девочку коровьим молоком. Агония длилась всю ночь. Анна-Роза сильно вспотела, боль уменьшилась, и на заре она заснула, а проснувшись, пожаловалась на сильный шум в ушах и темноту…»
Прошли, а точнее, пролетели полтора десятилетия. Заботливый муж умер, а дочь выросла и похорошела. Благодаря паре преданных работников, хозяйство кое-как теплилось, а ослепшая вдова всё глубже погружалась в бездну собственных переживаний, создавая почти непроницаемый заслон между собой и остальными людьми. Лишь юная красавица иногда радовала мать и вызывала её беспокойство. Однажды девушка под надуманным предлогом удалила из дома последнюю служанку и на несколько месяцев осталась практически наедине с убогой: «Слепая бросилась к негритянке.
— Что моя дочь, Ида? Говори же! — Ответа не было. Тогда слепая, подняв руки к небу, с диким отчаянием крикнула. — Умерла! — И кинулась в хижину. — Моя дочь, Господи! Я хочу видеть мою дочь! — Негритянка ввела её в комнату, поддерживая под руку.
— Здесь, Анна-Роза. Вот сюда.
Слепая упала на колени, впилась руками в кровать и первые безумные поцелуи её осыпали простыни, подушки, холодные плечи Фелисиньи. И только потом губы её коснулись ледяного лица и прильнули к нему.
— Дочь моя… — С мучительным стоном сорвалось с её губ. — Дочь моя, Фелисинья! Ах, Боже мой, она похолодела. Она умерла одна, несчастная…
Она ощупывала рукой бездыханное тело и целовала его, как безумная. Вдруг резкий жалобный писк прорезал тишину. Слепая быстро выпрямилась и широко раскрыла глаза.
— Ребёнок! Он жив?
— Жив, Анна-Роза. Мальчик!
— Дай его сюда!
Но искажённое лицо Анны-Розы испугало негритянку.
— Он ведь не виноват, Анна-Роза… Я буду ходить за ним — сиротинкой.
— Я знаю. Дай его сюда, скорее.
Негритянка боязливо положила ребёнка на руки слепой, но не отходила от неё, готовая отнять малютку при первом взрыве её гнева. А Анна-Роза подняла ребёнка к лицу и целовала его, обливаясь слезами.
— Внучек, мой внучек… Зачем твоя мать ничего мне не сказала. Я бы простила её. И ты не остался бы сиротой, несчастненький. Ах, глаза, мои глаза… Лучше бы она мне сказала! Несчастный сиротка… Что с тобой будет без матери?
Занялось утро. Сквозь отворённую дверь в комнату проникло солнце и озарило залитую кровью и смятую постель, свидетельницу жестокой борьбы, разыгравшейся между смертью и этим остывшим, неподвижным телом, распростёртом в собственной крови, как жертва любви. Рядом, словно молодой побег возле мёртвого ствола, шевелился младенец, светлыми глазками смотря на солнце, которое благословляло и согревало его, освещая для жизни. А за окном, в дивном сиянии, среди золотой от солнца листвы, оглушительно заливались цикады!»
Не слишком уютный мир необузданного и горячечного воображения, химерического и галлюцинирующего одиночества среди немногочисленных себе подобных формирует непростые характеры героинь. Органичное сочетание обыденности и фантастики, лирики и натурализма буквально завораживает, делая такими выпуклыми образы трёх бабушек, утративших радость поглощения видеоинформации, но сохранивших трепетное отношение к внукам. Пожилых женщин объединило предчувствие неотвратимой опасности и тщетное желание защитить близких. Бросается в глаза, что сюжеты развиваются в тёплую и дождливую пору, когда житейские или природные ураганы с молниями и громами могут в любой момент обрушиться на слабых людишек.
Ужасно душно перед грозами,
Когда трепещет тишина
И слишком пагубными дозами
Сочится терпкая вина.
В тревоге сердце бьётся бешено.
Впустую капают слова,
А боль с надеждой перемешена…
И скоро лопнет тетива!
Владимир Бухтияров
Окончание читайте в следующем номере.