Творчество наших читателей
Пышноцветие склероза
По крутой дороге Раиса поднималась на гору. Щебёнка под ногами от солнца выгорела добела. Руки оттягивали сумки с заказом подопечного: арбуз, хлеб, батоны, молоко, кефир, мясо, два ящика для комнатных растений. Ящик Георгию Егоровичу нужен был один. Но на прошлой неделе он позвонил в магазин «Природа». И там ему не смогли объяснить, какого оттенка серого цвета у них продаются ящики. Очень ли светлого, розоватого, синеватого, коричневатого, желтоватого?
— Раиса! Купи, пожалуйста, два разных. Постой! И договорись, что один вернёшь. Я должен выбрать сам.
«Стрелять, что ли, из этих ящиков…» — Но Раиса по многолетнему опыту знала, что спорить с такими подопечными бесполезно. И вот теперь оба ящика оттягивали руки, тёрлись краями о тело. А что делать: не он первый такой и не он последний.
Припомнилось вчерашнее. Она принесла продукты и лекарства Тамаре Петровне. У той, бывшей учительницы начальных классов, ноги влезали только в мягкие тапки самого большого размера. Да и то от пола она их уже не отрывала. Двигала вперёд, будто лыжи. Как всегда, Раиса всё разместила в холодильнике и по кухонным шкафам. Из кошелька с множеством отделений (по одному на каждого подопечного) она вынула сдачу, рецепты, оплаченную квитанцию за телефон, чеки и всё это отдала Тамаре Петровне.
— Спасибо, Раечка! Что бы я без тебя делала, как бы жила? Выпей со мной кофейку.
— Извините, Тамара Петровна, но мне сегодня ещё к четырём старушкам надо успеть.
— Вот видишь ты какая! А ведь мой педагогический опыт был бы для тебя очень ценен в воспитании дочери.
— Извините, но, правда, некогда. В другой раз поговорим.
Уже стоя на остановке, Раиса случайно подняла глаза и обомлела. За углом уже скрывались знакомый халат, войлочные тапки и крашеные пряди. «Что-то случилось…» Подхватив сумки, она поспешила вслед. Но пока дошла, Тамара Петровна, кряхтя, уже поднималась из подвальчика аптеки.
— Что случилось? Вам плохо? Понадобилось лекарство?
— Нет-нет, просто я проверяла, у них ли ты покупала мне «Янам», в той ли дозировке, их ли чек ты принесла и на эту ли сумму? А сейчас поднимусь в универсам и там тоже проверю все твои чеки.
— Господи, да зачем?
— А как же! Ты имей в виду: за тобой ведётся строжайший контроль!
— Ну и как, недодала я вам за эти полтора года хоть копейку?
— Пока нет. Но ты учти!
Вспомнив это, Раиса только покрутила головой. Но что поделаешь: дано человеку право на услуги соцработника — вот он им и пользуется…
Подойдя, наконец, к парадному, Раиса отомкнула дверь своим ключом, вошла, да так и осталась стоять с приоткрытым ртом. Георгий Егорович сидел за старым круглым столом. Перед ним кверху донышком стоял пакет из-под кефира, и старик что-то чертил на нём по линейке. Второй пакет стоял на столе рядом.
— Здравствуйте! А что это вы делаете, Георгий Егорович?
– А, пришла! Здравствуй, иди сюда и учись. А то ведь вы, молодые, ничего не понимаете в жизни. Вот я нашёл центры донышек. Делаю в них отверстия. Продеваю в них шнурок и завязываю узлы. Видишь, оба пакета держатся.
— И зачем?
— Теперь я надену шнурок на шею, пакеты будут на груди. И пойду собирать в них малину. Ягоду — в один пакет, ягоду — в другой. Будет соблюдаться равновесие.
— Господи, да я вам за десять минут соберу всю малину с ваших четырёх кустов в любую банку или кастрюльку.
— Нет, ты не понимаешь. Должны быть порядок и аккуратность. Я пойду к малине, а ты перенеси ящики под яблоки из того сарая в этот.
Таких ящиков Раиса не видела уже лет тридцать. Из неструганной тарной дощечки, сколоченные в «разбежку», они так и норовили оставить в коже занозы. Она выносила их попарно и складывала на травке у дверей другого сарая. И вдруг крик:
— Стой! Что ты делаешь? Разве так можно?
— Что не так, Георгий Егорович?
— Ты же видишь: этот ящик светлый, а не тёмный, как те остальные. Он — «благородных кровей». Значит, его надо ставить только на скамью или стол. А ты — на траву.
Рая молча переставила ящик на скамью, а сама подумала: «Интересно, где в тарных дощечках есть артерии и вены, по которым течёт «благородная кровь»?»
Но окончательно добила её бочка. Обычная, под водосточной трубой, для сбора дождевой воды. Её ставили на камни, и прошлой осенью Раиса очертила по ним вокруг дна круг краской, чтобы теперь бочка встала на то же место.
— Нет, принеси лестницу, залезай на неё и опусти вдоль трубы отвес. Я должен убедиться, что вода будет падать точно в центр бочки.
Пока Раиса тащила тяжёлую полусгнившую лестницу и осторожно взбиралась по её шатким ступенькам-перекладинам с отвесом в руке, Георгий Егорович, тяжело опираясь на палку, заковылял на скрюченных ногах в дом. Сначала он вынес и расставил жёлтый штатив-треногу. Потом вернулся опять и вытащил такой же жёлтый деревянный ящик. Отщелкнув замки и откинув крышку, он с натугой вынул из него геодезический нивелир, привинтил к штативу и, согнувшись в три погибели, припал глазом к окуляру.
— Георгий Егорович, а зачем всё это? — не удержавшись, спросила Рая.
— Видишь ли, я проверяю, ровно ли стоит бочка, не поднялся ли один край. Поверхность воды должна быть строго горизонтальной, а литься она должна строго в центр, иначе через край полетят брызги. А это перерасход. Вы же, нынешние молодые, не умеете беречь богатства Родины! Вот ты и учись у меня, пока я жив. Вот теперь я убедился, что бочка стоит ровно и аккуратно, всё в порядке. Возьми там, на столе, записку с заказом и деньги, верни в «Природу» вот тот ящик, а отвес дай мне. Пойду проверять, вертикально ли ты раньше вбила колышки для подвязки помидоров.
«Строжайший контроль», — всплыло в памяти Раисы, когда она спускалась по той же раскалённой дороге. А остальным трём подопечным было уже не до него. Парализованные, один даже не мог говорить, они терпеливо ждали, когда Раиса придёт, всё выгребет, вынесет, вычистит и вымоет, оботрёт их составом от пролежней, сделает уколы, приготовит еду на три дня. И как знать, кому-то скоро могут понадобиться и ритуальные услуги центра социального обслуживания: оформление последних документов, машина и могильщики, скромный венок, полированный деревянный крест… Траурные дела тоже входят в её обязанности.
Подошёл троллейбус. Раиса поднялась по ступенькам, взяла у водителя билет и спрятала его в отдельный кармашек кошелька — для отчётности перед бухгалтерией центра: её удостоверение права на бесплатный проезд ей не давало.
Даже не оглядываясь, Рая почувствовала: что-то не так. Уголком глаза она заметила сидящую у прохода сухонькую седенькую старушку. Та вертела круглой головкой на тоненькой шейке туда-сюда, беспомощно поглядывала то на соседок, то в окно, то на стоявших в проходе людей. Очевидно, она хотела что-то сказать, но никак не решалась. Наконец, она тронула за рукав кителя стоящего рядом офицера:
— Скажите, далеко ещё до остановки «Центральная»? Дочка велела мне ехать туда, придёт встретить, а я не помню, где мне выходить.
— Извините, я проездом, вашего города не знаю. Спросите ещё кого-нибудь.
Такой остановки не было ни на этом маршруте, ни на других. Но тут же нашлись советчицы:
— Это вам на площади Василевского выходить. Раз там диспетчерская троллейбусов и автобусов, значит, это и есть центральная.
— Ну при чём тут диспетчерская? Бабушка, вам надо в центр города, на площадь Мира.
— Да не слушайте вы их, я скажу, где выходить. Ваша дочь где работает?
— Не знаю, но она там начальница…
Не первый случай, подумала Раиса. Но троллейбус подкатил к нужной ей остановке. Надо было зайти в центр, сдать отчёт, плату подопечных за обслуживание и дополнительные услуги, узнать новые указания руководства. Но её кто-то догонял:
— Рая, привет! Опаздываем мы с тобой?
Раиса решила пошутить:
— Ну, я-то хоть к своим бабулькам-дедулькам ходила, а ты где была?
Молоденькая стройная шатенка Арина потихоньку оглянулась по сторонам:
— Понимаешь, повезло. С утра пораньше отделалась и забежала в парикмахерскую. Только села в кресло: «Ой, извините, я сейчас!» Убежала моя мастерица, а я и сижу… И не уйти в таком виде, и в центр уже надо. Наконец прилетает моя Зоя: «Ой, простите! Я в окно увидела: идет бабка из соседнего дома. Днём она дома одна, дети-внуки на работе. Когда сумеет открыть дверь, она выходит, а куда идти, не знает. И домой вернуться не может, сходу забывает, где живёт. Мы её уже давно знаем, увидим — ловим и отводим домой, вот я и побежала. Вы уж не сердитесь, ладно?» Ну, куда я денусь, не ругаться же, раз люди доброе дело делают. Вот и засиделась там.
— Да, и я многих таких же знаю. Ну, пошли в бухгалтерию, небось, Леонидовна голову не оторвёт, поворчит и успокоится.
И обе соцработницы свернули в ворота центра обслуживания.
А на другой день Раиса пришла к Павлу Васильевичу. Пока делала ему стрижку «полубокс», мыла полы в квартире, варила горячее, слепой старик неторопливо рассказывал:
— С пьянством мы тоже боролись. Я на металлоштамповке работал. Вдруг грохот умолкает, а библиотекарша визжит, как резцом по стеклу: «Товарищи! Давайте остановимся! Послушайте объявление! Сегодня в полтретьего профком! Повестка: борьба с пьянством!» Ну, кто-то пил-гулял да радовался, а мне, члену профкома, опять смену на полтора часа укоротили. Однако делать нечего. Моюсь, переодеваюсь, иду. Сидим в кабинете директора. Заходит первый алкаш. У мастера Марины Никитичны сразу слёзы на глазах, аж носом хлюпает: «Виталий, ну как же ты так? Мы тебя на работу взяли? Взяли. Квартиру дали? Дали. Жена у тебя активная, в хоре поёт? Поёт. Телефон тебе дали? Дали. Машину, чтоб шурин возил, дали? Дали. Место под гараж дали? Дали. Гараж сварили? Сварили. Установили? Установили. Путёвку дали? Дали. А ты и в санатории напился, и вчера в душевой пьяный валялся! Неблагодарный ты, ну почему ты пьёшь?» — «Больше не буду». Встаёт Лев Наумыч, гора горой, повернулся к Витальке: «Виталий, ты даёшь честное слово?» — «Я больше не буду». — «Товарищи, я за него ручаюсь. Слышишь? Теперь, если напьёшься, ты меня подведёшь, я за тебя буду нести ответственность. Ты понял?» — «А я больше не буду». — «Галя, дайте ему подписать письменное обязательство, что это последнее его обещание. Если ещё раз будет замечен, сразу увольняем. Даже без обсуждения. Ты понял?» — «А я больше не буду».
Галя сидит рядом со мной. Встала, пошла к этому «деятелю», дала подписать листок, вернулась, села, пошуршала бумагами на столе. А я руку протянул, и попалась стопка этих листков, скрепкой зажатых. Из интереса пересчитал — 18 «последних» обещаний не пить! Вот комедия-то! Ну, и дальше всё те же и всё то же. Надоело, аж жуть. А делать нечего, сидим, слушаем «торжественные обещания» этой публики. Наконец, закончили.
Выходим в коридор, идём мимо планового отдела, а плановик наш, Леонид Тарасович, опять еле бормочет. Славка мне шепчет: «Во! Опять голову от стола не поднимет. Трубку ко рту по столу подволок!» — «Алё! Людмила Николаевна? Хорошо! Приветствую вас! Что? Людмила Николаевна… Что вы говорите? А? План? Сейчас… Сейчас… Назову показатели… Где-то они у меня были… Может, директор взял… Алё, Людмила Николаевна, вы запишите, сколько вам надо, а слепые сделают!»
Ну, ясно, опять в обед выцыганил пятёрку у своего начальника Антона Алексеича. И держат такого! Говорят, когда трезвый, хорошо отчётность оформляет. Мне отчётность его до лампочки, а вот нормы нам, незрячим сдельщикам, он накидывает ловко. Да ещё везде ноет, что наша продукция убыточная. Откуда же всё берётся? Надеялись, что люди ничего не понимают… Эх!
Спускаемся по лестнице, а внизу уже разговор:
— Ну, ребята, опять им лапшу на уши навешали, давай по рублю, пошли на проходную! Машка, «коровья морда», небось, уже первач принесла. Отметим это дело! Васёк, тебе Серёга дал бутылку, чтоб ты ему в шашки проиграл? А ты её заныкал, не поделился!
— Кто, я?..
Конца разговора из-за угла уже не слышно, свернули и вышли во двор. Вот такая она была, наша борьба! А теперь жалуемся: дети не такие! Слава Богу, что ещё хуже не нарожали!
Отделавшись, Раиса ещё раз моет руки, пишет адреса на конвертах и бандеролях слепых. Подопечный написал их за те три дня, что её не было. Пару писем продиктовал и ей. Молодые инвалиды по зрению, говорят, и смс пишут, и по электронной почте, по Скайпу общаются. А он предпочитает письма. Хорошо хоть его кривые огрубевшие пальцы в шрамиках и заживших ранках ещё читают по выпуклым точечкам, могут нажать кнопку быстрого вызова на мобильнике. И до почты он дойдёт сам, пока по дороге туда ничего не разрыли, не украли крышки люков. Потом погуляет возле дома по цементной дорожке с поручнями. Человеку нужно движение. А вернётся домой — сядет на балконе с магнитолой, и негромко зазвучат из неё либо главы «говорящей» книги, либо красивые песни и танцевальные мелодии прошлых лет.
Рая обувается, берёт свои сумки, своим ключом замыкает дверь квартиры и спускается по лестнице. Надо работать дальше. Люди её ждут.
Раиса свернула за угол многоэтажки и очутилась на тихой улице с частными домиками. Сюда не проводили никаких коммуникаций. Местные краеведы считали, что водопровод, газ, канализация разрушат исторически сложившийся облик этого ядра города. Даже за отделку домов пластиковыми окнами штрафовали и заставляли их снимать. Хотя и резных наличников купить было негде. Но кого это волновало? Никаких исторических событий в этих домишках тоже не бывало. Но кое-где у парадных висели ручки звонков — медных колокольчиков. А на старых полусгнивших оконных рамах виднелись причудливо изогнутые медные или даже стеклянные ручки. Их-то и собирались показывать заезжим туристам, ахая и восторгаясь.
Свернув к дому Нины Никифоровны, Раиса заметила через два дома автобус-катафалк и небольшую группу соседей. Войдя в прохладу комнаты, она поздоровалась, с облегчением поставила на табурет тяжёлую сумку и присела к кухонному столу. Нина Никифоровна торопливо убрала с него магнитолу и футляры с кассетами «говорящих» книг.
— Кого-то хоронят на вашей улице?
— Да Петю, сына Ильиничны. Господи, жалко-то как! На той неделе привёз он ей дрова, потом приехал с циркуляркой. Распилил все, сложил в сарай. Ну, она его покормила обедом. Он, значит, покушал, сел в этот свой… ну, на чём он ездит и сидит, и сидит. Люди подошли, тронули, а он уже холодный. Ну, приехали «скорая», милиция, спрашивают: «Что он у вас ел? Может, ядовитый гриб попался?» — «Нет, нет, я ему в супчик порошочек подсыпала». — «Какой порошочек?» — «А у меня с войны оставался. На всякий случай». — «Да зачем же вы?..» — «А как же? Если я умру, мой домик ему достанется, нехорошо!» И смотрит, а глаза, говорят, так зелёным и сияют, так и светятся, лучи от них идут, и улыбается: рада, что хорошее дело сделала, порядок навела по-своему!
Раису передёрнуло от ужаса.
— А какой человек был, как всю жизнь о ней заботился!
Отдав старушке заказанное и подарок от центра из гуманитарной помощи (два махровых полотенца, два флакона шампуня и пакетик конфет), Раиса записала новый заказ, вложила записку и деньги в нужное отделение кошелька, быстренько помыла швабрами окна и полы и налегке пошла обратно к автобусной остановке. Осталось съездить только к Петру Ивановичу, отвезти лекарства. Боевой лётчик, воевавший и против гитлеровцев, и японцев, и над Кореей. На фото он был бравым мужчиной, весь китель в орденах и медалях. Сейчас он приветлив, тих, ласков, всегда в спокойном, хорошем настроении, очень симпатичный ей старичок.
— А, Раечка! Добрый день, проходите… А, лекарства… Хорошо, хорошо… А это вам, — и он протянул флакон духов.
— Ой, ну что вы…
— Нет-нет, отказ не принимаю. Мне снова прибавили пенсию, могу себе позволить радость сделать приятное вам.
— Ну, спасибо! Другие иначе отмечают: себе коньяк покупают, вино… А кое-кто ещё и жалуется, что всё равно мало.
— Знаете, Рая, когда я только попал в училище и нас стригли наголо, у меня слёзы потекли — волос стало жаль. А старшина, воевавший ещё в финскую, подошёл, положил руку на плечо и тихо так говорит: «Запомни раз и навсегда: самое страшное в армии — это обидеться. Не обидишься — вся служба пройдёт хорошо. И никогда не спрашивай, как дела на фронте, у раненых и таких вот вечно обиженных. И те, и другие так уж устроены: кажется им, что раз их ранили или обидели — всё погибло». Так вот я с тех пор и живу, коньяком мне заливать нечего, никаких обид. А дашь себе волю — кидаться на людей начнёшь: «Как это меня не спросили? Почему не по-моему?» Вот такие и спиваются. Я рад тому, что жизнь посылает. Вот стал слабеньким — послала вас. А поддайся я всяким своим стариковским желаниям и капризам — ничему рад не буду.
Вот эти слова и звучали в памяти Раисы, когда она шла на остановку. Они утешили её, подбодрили. «Как это верно!» — скорее даже не думала, а чувствовала она.
Но жить так оказалось нелегко. К стоящей рядом раздобревшей даме подошла тоненькая, как тростинка, девушка и спросила, как доехать до главного корпуса университета. Та смерила девушку с ног до головы взглядом, презрительно оттопырила нижнюю губу и начала:
— Значит так, милочка, сядете на номер 17, проедете пять остановок, перейдёте на другую сторону и там сядете…
Раиса взорвалась:
— Женщина, куда вы её посылаете? Сами, скорее всего, приезжая, города не знаете, а берётесь советы давать!
— А почему вы со мной так разговариваете?
— А потому, что 17-й тут вообще не ходит.
— Как это?!
— И никогда не ходил! А из-за вашей безответственности девушка плохо могла бы подумать о жителях нашего города! Девушка, вон идёт единица, садитесь и без всяких пересадок на третьей остановке сойдёте перед главным корпусом.
— Ой, спасибо вам!
Она птицей вспорхнула по ступенькам на заднюю площадку, а толстуха повернулась к Раисе спиной и спросила у подошедшего полицейского, как ей добраться до автовокзала.
Подкатил и троллейбус Раисы. Паренёк в кадетской форме, увидев её, молча встал. Она села, благодарно улыбнулась ему и с наслаждением вытянула усталые ноги. Кончался ещё один трудовой день. Она вынула мобильник и позвонила дочери:
— Полина, как ты?.. Да, уже еду. Доставай и разогревай…