Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

Творчество наших читателей

Пышноцветие склероза

По крутой дороге Раиса поднималась на гору. Щебёнка под ногами от солнца выгорела добела. Руки оттягивали сумки с заказом подопечного: арбуз, хлеб, батоны, молоко, кефир, мясо, два ящика для комнатных растений. Ящик Георгию Егоровичу нужен был один. Но на прошлой неделе он позвонил в магазин «Природа». И там ему не смогли объяснить, какого оттенка серого цвета у них продаются ящики. Очень ли светлого, розоватого, синеватого, коричневатого, желтоватого?

— Раиса! Купи, пожалуйста, два разных. Постой! И договорись, что один вернёшь. Я должен выбрать сам.

«Стрелять, что ли, из этих ящиков…» — Но Раиса по многолетнему опыту знала, что спорить с такими подопечными бесполезно. И вот теперь оба ящика оттягивали руки, тёрлись краями о тело. А что делать: не он первый такой и не он последний.

Припомнилось вчерашнее. Она принесла продукты и лекарства Тамаре Петровне. У той, бывшей учительницы начальных классов, ноги влезали только в мягкие тапки самого большого размера. Да и то от пола она их уже не отрывала. Двигала вперёд, будто лыжи. Как всегда, Раиса всё разместила в холодильнике и по кухонным шкафам. Из кошелька с множеством отделений (по одному на каждого подопечного) она вынула сдачу, рецепты, оплаченную квитанцию за телефон, чеки и всё это отдала Тамаре Петровне.

— Спасибо, Раечка! Что бы я без тебя делала, как бы жила? Выпей со мной кофейку.

— Извините, Тамара Петровна, но мне сегодня ещё к четырём старушкам надо успеть.

— Вот видишь ты какая! А ведь мой педагогический опыт был бы для тебя очень ценен в воспитании дочери.

— Извините, но, правда, некогда. В другой раз поговорим.

Уже стоя на остановке, Раиса случайно подняла глаза и обомлела. За углом уже скрывались знакомый халат, войлочные тапки и крашеные пряди. «Что-то случилось…» Подхватив сумки, она поспешила вслед. Но пока дошла, Тамара Петровна, кряхтя, уже поднималась из подвальчика аптеки.

— Что случилось? Вам плохо? Понадобилось лекарство?

— Нет-нет, просто я проверяла, у них ли ты покупала мне «Янам», в той ли дозировке, их ли чек ты принесла и на эту ли сумму? А сейчас поднимусь в универсам и там тоже проверю все твои чеки.

— Господи, да зачем?

— А как же! Ты имей в виду: за тобой ведётся строжайший контроль!

— Ну и как, недодала я вам за эти полтора года хоть копейку?

— Пока нет. Но ты учти!

Вспомнив это, Раиса только покрутила головой. Но что поделаешь: дано человеку право на услуги соцработника — вот он им и пользуется…

Подойдя, наконец, к парадному, Раиса отомкнула дверь своим ключом, вошла, да так и осталась стоять с приоткрытым ртом. Георгий Егорович сидел за старым круглым столом. Перед ним кверху донышком стоял пакет из-под кефира, и старик что-то чертил на нём по линейке. Второй пакет стоял на столе рядом.

— Здравствуйте! А что это вы делаете, Георгий Егорович?

– А, пришла! Здравствуй, иди сюда и учись. А то ведь вы, молодые, ничего не понимаете в жизни. Вот я нашёл центры донышек. Делаю в них отверстия. Продеваю в них шнурок и завязываю узлы. Видишь, оба пакета держатся.

— И зачем?

— Теперь я надену шнурок на шею, пакеты будут на груди. И пойду собирать в них малину. Ягоду — в один пакет, ягоду — в другой. Будет соблюдаться равновесие.

— Господи, да я вам за десять минут соберу всю малину с ваших четырёх кустов в любую банку или кастрюльку.

— Нет, ты не понимаешь. Должны быть порядок и аккуратность. Я пойду к малине, а ты перенеси ящики под яблоки из того сарая в этот.

Таких ящиков Раиса не видела уже лет тридцать. Из неструганной тарной дощечки, сколоченные в «разбежку», они так и норовили оставить в коже занозы. Она выносила их попарно и складывала на травке у дверей другого сарая. И вдруг крик:

— Стой! Что ты делаешь? Разве так можно?

— Что не так, Георгий Егорович?

— Ты же видишь: этот ящик светлый, а не тёмный, как те остальные. Он — «благородных кровей». Значит, его надо ставить только на скамью или стол. А ты — на траву.

Рая молча переставила ящик на скамью, а сама подумала: «Интересно, где в тарных дощечках есть артерии и вены, по которым течёт «благородная кровь»?»

Но окончательно добила её бочка. Обычная, под водосточной трубой, для сбора дождевой воды. Её ставили на камни, и прошлой осенью Раиса очертила по ним вокруг дна круг краской, чтобы теперь бочка встала на то же место.

— Нет, принеси лестницу, залезай на неё и опусти вдоль трубы отвес. Я должен убедиться, что вода будет падать точно в центр бочки.

Пока Раиса тащила тяжёлую полусгнившую лестницу и осторожно взбиралась по её шатким ступенькам-перекладинам с отвесом в руке, Георгий Егорович, тяжело опираясь на палку, заковылял на скрюченных ногах в дом. Сначала он вынес и расставил жёлтый штатив-треногу. Потом вернулся опять и вытащил такой же жёлтый деревянный ящик. Отщелкнув замки и откинув крышку, он с натугой вынул из него геодезический нивелир, привинтил к штативу и, согнувшись в три погибели, припал глазом к окуляру.

— Георгий Егорович, а зачем всё это? — не удержавшись, спросила Рая.

— Видишь ли, я проверяю, ровно ли стоит бочка, не поднялся ли один край. Поверхность воды должна быть строго горизонтальной, а литься она должна строго в центр, иначе через край полетят брызги. А это перерасход. Вы же, нынешние молодые, не умеете беречь богатства Родины! Вот ты и учись у меня, пока я жив. Вот теперь я убедился, что бочка стоит ровно и аккуратно, всё в порядке. Возьми там, на столе, записку с заказом и деньги, верни в «Природу» вот тот ящик, а отвес дай мне. Пойду проверять, вертикально ли ты раньше вбила колышки для подвязки помидоров.

«Строжайший контроль», — всплыло в памяти Раисы, когда она спускалась по той же раскалённой дороге. А остальным трём подопечным было уже не до него. Парализованные, один даже не мог говорить, они терпеливо ждали, когда Раиса придёт, всё выгребет, вынесет, вычистит и вымоет, оботрёт их составом от пролежней, сделает уколы, приготовит еду на три дня. И как знать, кому-то скоро могут понадобиться и ритуальные услуги центра социального обслуживания: оформление последних документов, машина и могильщики, скромный венок, полированный деревянный крест… Траурные дела тоже входят в её обязанности.

Подошёл троллейбус. Раиса поднялась по ступенькам, взяла у водителя билет и спрятала его в отдельный кармашек кошелька — для отчётности перед бухгалтерией центра: её удостоверение права на бесплатный проезд ей не давало.

Даже не оглядываясь, Рая почувствовала: что-то не так. Уголком глаза она заметила сидящую у прохода сухонькую седенькую старушку. Та вертела круглой головкой на тоненькой шейке туда-сюда, беспомощно поглядывала то на соседок, то в окно, то на стоявших в проходе людей. Очевидно, она хотела что-то сказать, но никак не решалась. Наконец, она тронула за рукав кителя стоящего рядом офицера:

— Скажите, далеко ещё до остановки «Центральная»? Дочка велела мне ехать туда, придёт встретить, а я не помню, где мне выходить.

— Извините, я проездом, вашего города не знаю. Спросите ещё кого-нибудь.

Такой остановки не было ни на этом маршруте, ни на других. Но тут же нашлись советчицы:

— Это вам на площади Василевского выходить. Раз там диспетчерская троллейбусов и автобусов, значит, это и есть центральная.

— Ну при чём тут диспетчерская? Бабушка, вам надо в центр города, на площадь Мира.

— Да не слушайте вы их, я скажу, где выходить. Ваша дочь где работает?

— Не знаю, но она там начальница…

Не первый случай, подумала Раиса. Но троллейбус подкатил к нужной ей остановке. Надо было зайти в центр, сдать отчёт, плату подопечных за обслуживание и дополнительные услуги, узнать новые указания руководства. Но её кто-то догонял:

— Рая, привет! Опаздываем мы с тобой?

Раиса решила пошутить:

— Ну, я-то хоть к своим бабулькам-дедулькам ходила, а ты где была?

Молоденькая стройная шатенка Арина потихоньку оглянулась по сторонам:

— Понимаешь, повезло. С утра пораньше отделалась и забежала в парикмахерскую. Только села в кресло: «Ой, извините, я сейчас!» Убежала моя мастерица, а я и сижу… И не уйти в таком виде, и в центр уже надо. Наконец прилетает моя Зоя: «Ой, простите! Я в окно увидела: идет бабка из соседнего дома. Днём она дома одна, дети-внуки на работе. Когда сумеет открыть дверь, она выходит, а куда идти, не знает. И домой вернуться не может, сходу забывает, где живёт. Мы её уже давно знаем, увидим — ловим и отводим домой, вот я и побежала. Вы уж не сердитесь, ладно?» Ну, куда я денусь, не ругаться же, раз люди доброе дело делают. Вот и засиделась там.

— Да, и я многих таких же знаю. Ну, пошли в бухгалтерию, небось, Леонидовна голову не оторвёт, поворчит и успокоится.

И обе соцработницы свернули в ворота центра обслуживания.

А на другой день Раиса пришла к Павлу Васильевичу. Пока делала ему стрижку «полубокс», мыла полы в квартире, варила горячее, слепой старик неторопливо рассказывал:

— С пьянством мы тоже боролись. Я на металлоштамповке работал. Вдруг грохот умолкает, а библиотекарша визжит, как резцом по стеклу: «Товарищи! Давайте остановимся! Послушайте объявление! Сегодня в полтретьего профком! Повестка: борьба с пьянством!» Ну, кто-то пил-гулял да радовался, а мне, члену профкома, опять смену на полтора часа укоротили. Однако делать нечего. Моюсь, переодеваюсь, иду. Сидим в кабинете директора. Заходит первый алкаш. У мастера Марины Никитичны сразу слёзы на глазах, аж носом хлюпает: «Виталий, ну как же ты так? Мы тебя на работу взяли? Взяли. Квартиру дали? Дали. Жена у тебя активная, в хоре поёт? Поёт. Телефон тебе дали? Дали. Машину, чтоб шурин возил, дали? Дали. Место под гараж дали? Дали. Гараж сварили? Сварили. Установили? Установили. Путёвку дали? Дали. А ты и в санатории напился, и вчера в душевой пьяный валялся! Неблагодарный ты, ну почему ты пьёшь?» — «Больше не буду». Встаёт Лев Наумыч, гора горой, повернулся к Витальке: «Виталий, ты даёшь честное слово?» — «Я больше не буду». — «Товарищи, я за него ручаюсь. Слышишь? Теперь, если напьёшься, ты меня подведёшь, я за тебя буду нести ответственность. Ты понял?» — «А я больше не буду». — «Галя, дайте ему подписать письменное обязательство, что это последнее его обещание. Если ещё раз будет замечен, сразу увольняем. Даже без обсуждения. Ты понял?» — «А я больше не буду».

Галя сидит рядом со мной. Встала, пошла к этому «деятелю», дала подписать листок, вернулась, села, пошуршала бумагами на столе. А я руку протянул, и попалась стопка этих листков, скрепкой зажатых. Из интереса пересчитал — 18 «последних» обещаний не пить! Вот комедия-то! Ну, и дальше всё те же и всё то же. Надоело, аж жуть. А делать нечего, сидим, слушаем «торжественные обещания» этой публики. Наконец, закончили.

Выходим в коридор, идём мимо планового отдела, а плановик наш, Леонид Тарасович, опять еле бормочет. Славка мне шепчет: «Во! Опять голову от стола не поднимет. Трубку ко рту по столу подволок!» — «Алё! Людмила Николаевна? Хорошо! Приветствую вас! Что? Людмила Николаевна… Что вы говорите? А? План? Сейчас… Сейчас… Назову показатели… Где-то они у меня были… Может, директор взял… Алё, Людмила Николаевна, вы запишите, сколько вам надо, а слепые сделают!»

Ну, ясно, опять в обед выцыганил пятёрку у своего начальника Антона Алексеича. И держат такого! Говорят, когда трезвый, хорошо отчётность оформляет. Мне отчётность его до лампочки, а вот нормы нам, незрячим сдельщикам, он накидывает ловко. Да ещё везде ноет, что наша продукция убыточная. Откуда же всё берётся? Надеялись, что люди ничего не понимают… Эх!

Спускаемся по лестнице, а внизу уже разговор:

— Ну, ребята, опять им лапшу на уши навешали, давай по рублю, пошли на проходную! Машка, «коровья морда», небось, уже первач принесла. Отметим это дело! Васёк, тебе Серёга дал бутылку, чтоб ты ему в шашки проиграл? А ты её заныкал, не поделился!

 — Кто, я?..

Конца разговора из-за угла уже не слышно, свернули и вышли во двор. Вот такая она была, наша борьба! А теперь жалуемся: дети не такие! Слава Богу, что ещё хуже не нарожали!

Отделавшись, Раиса ещё раз моет руки, пишет адреса на конвертах и бандеролях слепых. Подопечный написал их за те три дня, что её не было. Пару писем продиктовал и ей. Молодые инвалиды по зрению, говорят, и смс пишут, и по электронной почте, по Скайпу общаются. А он предпочитает письма. Хорошо хоть его кривые огрубевшие пальцы в шрамиках и заживших ранках ещё читают по выпуклым точечкам, могут нажать кнопку быстрого вызова на мобильнике. И до почты он дойдёт сам, пока по дороге туда ничего не разрыли, не украли крышки люков. Потом погуляет возле дома по цементной дорожке с поручнями. Человеку нужно движение. А вернётся домой — сядет на балконе с магнитолой, и негромко зазвучат из неё либо главы «говорящей» книги, либо красивые песни и танцевальные мелодии прошлых лет.

Рая обувается, берёт свои сумки, своим ключом замыкает дверь квартиры и спускается по лестнице. Надо работать дальше. Люди её ждут.

Раиса свернула за угол многоэтажки и очутилась на тихой улице с частными домиками. Сюда не проводили никаких коммуникаций. Местные краеведы считали, что водопровод, газ, канализация разрушат исторически сложившийся облик этого ядра города. Даже за отделку домов пластиковыми окнами штрафовали и заставляли их снимать. Хотя и резных наличников купить было негде. Но кого это волновало? Никаких исторических событий в этих домишках тоже не бывало. Но кое-где у парадных висели ручки звонков — медных колокольчиков. А на старых полусгнивших оконных рамах виднелись причудливо изогнутые медные или даже стеклянные ручки. Их-то и собирались показывать заезжим туристам, ахая и восторгаясь.

Свернув к дому Нины Никифоровны, Раиса заметила через два дома автобус-катафалк и небольшую группу соседей. Войдя в прохладу комнаты, она поздоровалась, с облегчением поставила на табурет тяжёлую сумку и присела к кухонному столу. Нина Никифоровна торопливо убрала с него магнитолу и футляры с кассетами «говорящих» книг.

— Кого-то хоронят на вашей улице?

— Да Петю, сына Ильиничны. Господи, жалко-то как! На той неделе привёз он ей дрова, потом приехал с циркуляркой. Распилил все, сложил в сарай. Ну, она его покормила обедом. Он, значит, покушал, сел в этот свой… ну, на чём он ездит и сидит, и сидит. Люди подошли, тронули, а он уже холодный. Ну, приехали «скорая», милиция, спрашивают: «Что он у вас ел? Может, ядовитый гриб попался?» — «Нет, нет, я ему в супчик порошочек подсыпала». — «Какой порошочек?» — «А у меня  с войны оставался. На всякий случай». — «Да зачем же вы?..» — «А как же? Если я умру, мой домик ему достанется, нехорошо!» И смотрит, а глаза, говорят, так зелёным и сияют, так и светятся, лучи от них идут, и улыбается: рада, что хорошее дело сделала, порядок навела по-своему!

Раису передёрнуло от ужаса.

— А какой человек был, как всю жизнь о ней заботился!

Отдав старушке заказанное и подарок от центра из гуманитарной помощи (два махровых полотенца, два флакона шампуня и пакетик конфет),  Раиса записала новый заказ, вложила записку и деньги в нужное отделение кошелька, быстренько помыла швабрами окна и полы и налегке пошла обратно к автобусной остановке. Осталось съездить только к Петру Ивановичу, отвезти  лекарства. Боевой лётчик, воевавший и против гитлеровцев, и японцев, и над Кореей. На фото он был бравым мужчиной, весь китель в орденах и медалях. Сейчас он приветлив, тих, ласков, всегда в спокойном, хорошем настроении, очень симпатичный ей старичок.

— А, Раечка! Добрый день, проходите… А, лекарства… Хорошо, хорошо… А это вам, — и он протянул  флакон духов.

— Ой, ну что вы…

— Нет-нет, отказ не принимаю. Мне снова прибавили пенсию, могу себе позволить радость сделать приятное вам.

— Ну, спасибо! Другие иначе отмечают: себе коньяк покупают, вино… А кое-кто ещё и жалуется, что всё равно мало.

— Знаете, Рая, когда я только попал в училище и нас стригли наголо, у меня слёзы потекли — волос стало жаль. А старшина, воевавший ещё в финскую, подошёл, положил руку на плечо и тихо так говорит: «Запомни раз и навсегда: самое страшное в армии — это обидеться. Не обидишься — вся служба пройдёт хорошо. И никогда не спрашивай, как дела на фронте,  у раненых и таких вот вечно обиженных. И те, и другие так уж устроены: кажется им, что раз их ранили или обидели — всё погибло». Так вот я с тех пор и живу, коньяком мне заливать нечего, никаких обид. А дашь себе волю — кидаться на людей начнёшь: «Как это меня не спросили? Почему не по-моему?» Вот такие и спиваются. Я рад тому, что жизнь посылает. Вот стал слабеньким — послала вас. А поддайся я всяким своим стариковским желаниям и капризам — ничему рад не буду.

Вот эти слова и звучали в памяти Раисы, когда она шла на остановку. Они утешили её, подбодрили. «Как это верно!» — скорее даже не думала, а чувствовала она.

Но жить так оказалось нелегко. К стоящей рядом раздобревшей даме подошла тоненькая, как тростинка, девушка и спросила, как  доехать до главного корпуса университета. Та смерила девушку с ног до головы взглядом, презрительно оттопырила нижнюю губу и начала:

— Значит так, милочка, сядете на номер 17, проедете пять остановок, перейдёте на другую сторону и там сядете…

Раиса взорвалась:

— Женщина, куда вы её посылаете? Сами, скорее всего, приезжая, города не знаете, а берётесь советы давать!

— А почему вы со мной так разговариваете?

— А потому, что 17-й тут вообще не ходит.

— Как это?!

— И никогда не ходил! А из-за вашей безответственности девушка плохо  могла бы подумать о жителях нашего города! Девушка, вон идёт единица, садитесь и без всяких пересадок на третьей остановке сойдёте перед главным корпусом.

— Ой, спасибо вам!

Она птицей вспорхнула по ступенькам на заднюю площадку, а толстуха повернулась к Раисе спиной и спросила у подошедшего полицейского, как ей добраться до автовокзала.

Подкатил и троллейбус Раисы. Паренёк в кадетской форме, увидев её, молча встал. Она села, благодарно улыбнулась ему и с наслаждением вытянула усталые ноги. Кончался ещё один трудовой день. Она вынула мобильник и позвонила дочери:

— Полина, как ты?.. Да, уже еду. Доставай и разогревай…