Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

К 75-летию битвы за Москву

Москва за нами!

Историческая память неразрывно связана с людской.  Это обстоятельство объединяет прошлое и настоящее невидимыми нитями духовной близости, окропляя события далёких лет эмоциями современности…

Передо мной очень пожилой незрячий человек. Ему 95 лет. Но он не похож на старика. Моложав и общителен. У него быстрая ответная реакция.

Его телефон мне дала Вера Филипповна Букварёва, председатель Лосиноостровской МО ВОС, за что я ей очень благодарна, ведь Пётр Иванович Юрин — непосредственный участник одного из самых кровопролитных сражений Великой Отечественной войны — битвы за Москву,  75-летие которой мы отмечаем в декабре. Воевал в составе 38 Отдельной стрелковой бригады на Калининском направлении.

Мы беседовали с Юриным накануне этой знаковой даты. А спустя несколько дней ему вручили памятный знак «75 лет битвы за Москву», учреждённый правительством столицы. Он представляет собой стилизованное изображение медали «За оборону Москвы». На лицевой стороне изображена Кремлёвская стена, а на её фоне — легендарный танк Т-34 с группой бойцов на нём. На оборотной —  надпись «За нашу советскую Родину».

Мой собеседник продемонстрировал хорошую память, рассказывая свою военную историю. Я записала наш разговор на диктофон. И вот что получилось.

— Пётр Иванович, как осенью 1941 года Вы оказались под Москвой?

— Родился я в Казахстане. Отец работал стрелочником на маленькой железнодорожной станции Кудук. Здесь не было посёлка. Только служебные постройки.  Когда  я подрос, отец попросил, чтобы его перевели на станцию Аккемер,  где имелась начальная школа. Там я  пошёл в первый класс. Для дальнейшего обучения меня как сына железнодорожника отправили в Актюбинск, в школу-интернат, на полное государственное обеспечение. Я там жил и учился. В Актюбинске же окончил четырёхгодичный техникум связи с отличием. Имел право выбрать любое место работы в стране. Я предпочёл Южно-Уральскую железную дорогу, чтобы быть поближе к родителям. Не успел  обустроиться, как началась война.Всё остальное развивалось так стремительно, что я не успевал осознавать, что к чему.

— Что конкретно Вы имеете в виду?

— В первые же дни войны меня вызвали в военкомат. Приказали взять вещмешок и запас продуктов на три дня. Потом вместе с ещё пятью новобранцами, ничего не объясняя, не спрашивая согласия, в сопровождении сверхсрочника посадили на пассажирский поезд, следовавший в город Фрунзе — столицу Киргизии, которая сейчас называется Бишкек. Сколько мы его ни спрашивали, куда и зачем нас везёт, он не проронил ни слова. И только когда мы прибыли на станцию, отошли от неё примерно метров на 300 и приблизились к забору, то над воротами увидели надпись: «Фрунзенское пехотное училище». Так я стал курсантом. Проучился здесь месяца полтора.

— Как развивались события дальше?

— Осенью 1941 года во Фрунзе проходило формирование 38 Отдельной стрелковой бригады. Меня как специалиста отобрали в батальон связи. Командир, подполковник-казах Кагентуков, лично проверил меня.   Определили в отделение телеграфной  связи. Я должен был обеспечивать работу командного пункта. Когда сформировалась бригада со всеми необходимыми техническими средствами, в срочном порядке нас погрузили в товарные вагоны и на правах  курьерского поезда направили в Подмосковье. Мы двигались с большой скоростью. Даже замена паровоза происходила в живом темпе. На определённой станции нас уже ждал заправленный паровоз. Старый быстро отцепляли, новый соединяли, и мы практически без задержки продолжали путь.

Прибыв в Подмосковье, разместились в Мытищах. Мы все были в летнем обмундировании — по среднеазиатской погоде. Стоял ноябрь, месяц холодный, а осенью 1941-го температура оказалась даже ниже нормы.   К нам отнеслись должным образом. Выдали тёплое  бельё, ватные брюки и телогрейку, валенки, шапку-ушанку, рукавицы трёхпалые и белый маскировочный халат. Шинель надевали на ватную куртку. Выдали также лыжи. В один из памятных дней нас подняли по тревоге, и мы двинулись из Мытищ в направлении Калинина (сейчас Тверь).

— Пётр Иванович, из исторических источников я узнала, что на вашу 38 Отдельную стрелковую бригаду была возложена большая задача. Ей предстояло вместе с другими свежими силами задержать наступление немцев. Уничтожить противника в полосе Пено, Соколово, Великое Село, Сычёво, разобщить Демянскую и Старорусскую группировки противника, прикрыть правый фланг 3-ей Ударной армии. Бригада вела ожесточённые бои, прорвала оборону, глубоко вклинилась в расположение противника. Что Вы помните из тех трудных времён?

— Когда нашу бригаду без предварительной подготовки, без разведки ввели в бой, немцы уже начали отступать, их гнали от Москвы, и мы приняли в этом участие. Наша задача —  не дать немцам закрепиться.

Необстрелянные юнцы, мы впервые оказались на настоящей войне. Лично я испытал шоковое состояние и долго не мог из него выйти. Единственно верным способом внутренне собраться, не поддаваться эмоциям, было чёткое выполнение указаний офицеров, что я и делал. Помню, мы шли вдоль брошенной немецкой техники. Танки, бронетранспортёры, повозки стояли на обочине дороги. Бесхозные лошади бродили неподалёку.  Немцы рассчитывали на победу, готовились к параду на Красной площади и собирались продемонстрировать мощь своей армии. При отступлении же всё побросали. Единственная шоссейная дорога узкая, всего 8 метров. Спасали себя, а не технику. Немцев я не видел. А вот их машины и лошадей — да. Они особенно запомнились — настоящие ломовые. К технике нам подходить запрещали, опасаясь минирования.

Мы передвигались сначала на лыжах. А когда они  поломались, пешком. Это самый трудный период. Мороз, сугробы  по колено. Чтобы поспать, сгребали снег, укладывали на него лапник, а сверху стелили солдатскую плащ-палатку. По 10 человек плотным рядком ложились на брезент. Дежурный через каждые 30 минут заставлял нас переворачиваться на другой бок. При команде «подъём» быстро вскакивали и бегали на месте, согреваясь. Разводить костры не разрешалось, чтобы не привлекать вражеские самолёты. Немцы, отступая, оставляли после себя в наших сёлах только печные трубы. Что можно, взрывали, а что горело, поджигали. Местные жители скрывались, жили в окопах.

— Расскажите о том периоде, когда ваша бригада выполнила задачу по уничтожению противника, разобщив немецкую группировку.

— Когда мы достигли населённого пункта Пено, где разместился штаб бригады, наше отделение телеграфистов остановилось в уцелевшем доме, здесь жила чудом выжившая женщина. Домик состоял из комнаты и коридора. Там мы развернули средства связи, ходили дежурить. Это было на расстоянии 160 километров от передовой линии. Разделив немецкую группировку, мы не давали им возможности объединиться, чтобы наступать на Москву... Но ближе к весне возникли трудности. Растаял снег. Началось половодье. Вскрылись болота. Ожили речушки и ручейки. Снабжение продовольствием и боеприпасами прекратилось. Конные повозки не могли добраться до нас по бездорожью. Мы стали заложниками распутицы. Ели конину. А кожу конскую палили на костре, чтобы как-то её прожевать. Немцы жили припеваючи. Они размещались в деревне. Самолёты доставляли им всё необходимое. Они на наших глазах сажали на шоссе транспортные самолёты с продуктами, боеприпасами. А мы не могли даже стрелять. Нам говорили: два патрона в сутки, две мины на неделю. И только в случае, если немцы будут наступать.

Положение усугубилось, когда люди стали пухнуть с голода,  заболели цингой. Было принято решение выходить из этого  плена природной стихии. Поступил приказ всю технику потопить в болотах, миномёты взорвать, чтобы ничего не оставлять врагу. Уходили  налегке. Норма выдачи составляла в то время — сухарь на день. Мы должны  были переправляться через реку Ловать. Пошёл снег. Тем, кто не умел плавать, командиры рекомендовали приспосабливаться самостоятельно, применяя имеющиеся средства. Одни использовали для переправы  куски дерева.  Другие  набивали хворостом палатку и держались за неё. Хорошо, что в детстве я научился плавать. Помню, разделся до нижнего белья. Сапоги сбросил в реку, винтовку тоже. Надо было преодолеть метров 40 — 50 в ледяной воде.  Последнее, что я помню, то, как отчаянно цепляюсь за  береговой кустарник. Потом потерял сознание. Очнулся лежащим на столе, две медсестры меня растирали. Подошёл врач, осмотрел, приказал дать спирту. Мне налили полстакана. Я выпил и отключился. Проснулся  через некоторое время уже в большом помещении бывшей конюшни. Рядом со мной на соломе лежали другие раненые. Думаю, их было не меньше 200 человек. Посредине стоял стол и фонарь «летучая мышь». Это был полевой госпиталь. Я не мог жевать. Десны кровоточили. Ноги опухли. Кормить меня начали так: одна сестра раздвигала рот ложкой, а вторая заливала в него бульончик. Три недели меня лечили.

— Как отражались эти тяготы войны на настроении солдат? Они жаловались хотя бы друг другу на трудности?

— Мыслей даже таких не было! Думать об этом не могли! Настроение только патриотическое. Все рвались в бой. Хотели побыстрее разбить врага, прогнать его с нашей земли.

— Насколько я знаю из исторических источников, ваша бригада, несмотря на то, что вынуждена была вывести свои части с намеченного рубежа, сумела быстро подготовиться к контрнаступлению. А что случилось с Вами лично?

— Когда я выписывался из госпиталя, врач сказал: «Сопровождающего мы вам дать не можем, но как идти, подскажем. Двигайтесь сначала прямо, а дальше по указателям». Их для ориентировки прибивали к деревьям с номером воинской части. Мне повезло. Нашёлся попутчик, тоже возвращавшийся из госпиталя. Но он нашёл свою часть раньше меня. Я же был очень слабый. Через каждые  10 — 15 метров останавливался и отдыхал. Три километра преодолел за полтора часа. Но всё-таки добрался к своим. После окружения бригаду собрали, сформировали заново. За проявленную отвагу в боях за Москву, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава  она была преобразована в 4 Гвардейскую отдельную стрелковую бригаду во главе с  полковником С. Даниеляном.

— Как дальше складывалась Ваша военная судьба?

— После Калинина нашу бригаду, с которой я не расставался всю войну, направляли на самые опасные участки. Новую технику дали, доукомплектовали. Повезли в сторону Москвы. Ростов проскочили, свернули на юг. Доехали до Астрахани. На баржах, пароходах по Каспийскому морю переправили технику в  Махачкалу. Погрузились на поезд. Добрались до Грозного. Там вступили в бой. Наша бригада трое суток не давала противнику захватить город. Отбила около 30 танков. Немцы вынуждены были повернуть в сторону Моздока.

Потом как имеющих хороший боевой опыт  нас перебрасывали по всему Кавказу. Где мы только не были! Целый год воевали на Кавказе. Освободили Новороссийск, пешком добрались до Ростова. Потом оказались на юге Украины. Дошли с боями до Днепра. Завоевали плацдарм около городишка Пятихатка. Немцы по 12 атак проводили, чтобы столкнуть нас в Днепр. Но мы твёрдо стояли.

Весной 1944 года после сильной артиллерийской атаки была прорвана немецкая оборона. Наша бригада освободила Николаев и, преобразованная уже в 108 Гвардейскую Николаевскую стрелковую дивизию, двинулась в направлении Одессы. Освободили этот прекрасный город. Представляете, какую встречу нам устроили жители! Потом был Тирасполь, левобережье Днестра, его правый берег оставался за немецкой и румынской армиями.

В августе 1944 года меня включили в передовой отряд стрелкового батальона, усиленный техникой, посадили на грузовые машины и по коридору, очищенному от мин сапёрами, ввели в бой. Предстояло преодолеть 40 км по бездорожью, захватить опорный пункт немцев в тылу и удерживаться там до прихода основных сил корпуса. Мы в течение приблизительно двух суток не давали противнику воспользоваться возможностями обороны.

Рассказывая о победном пути своей бригады, Пётр Иванович неожиданно остановился и осторожно спросил: «Хотите, я расскажу вам один интересный случай?» — «Конечно!»

— Когда мы захватили небольшой городишко в Румынии, то проезжая по местности, обратили внимание на высокий забор, к которому вела отличная гравийная дорога. Я попросил командира батальона разрешить посмотреть, что находится за забором.  Он долго не соглашался, а потом выделил  двух солдат с  ручным пулемётом, я взял ещё двух своих. Сел в машину, но за полкилометра до забора остановил её, послал на разведку солдата с переводчиком-молдаванином. Мы же развернулись на шоссе и приготовились к сопротивлению. Но они нам дали знак двигаться. За забором оказалась большая усадьба. Смотритель сказал, что хозяин сбежал в Бухарест, оставил всё своё хозяйство: пристройки, свинарник, коровник. В глубине двора находился трёхэтажный господский дом. Я заинтересовался им. Управляющий показал все его помещения — столовую со всей мебелью, подвал с собственной электростанцией, на втором этаже комнату хозяина со шкафами, в которых висели десятки костюмов и стояли десятки пар обуви. Я был ошеломлён таким количеством одежды у одного человека. Когда учился в техникуме, студента, имеющего два костюма, у нас считали богачом.  В комнате супруги хозяина тоже шкафы с десятками платьев, шляп, туфель. Потом мы спустились в винный погреб, где  были бутыли со спиртным. Увидели бочку с плавающим там размером с автомобильное колесо предметом. «Это брынза», — объяснил управляющий. Он хорошо угостил нас, а в дорогу налил три четверти ведра водки, а в скатерть завернул то самое  «колесо» брынзы. Когда мы показали гостинцы командиру батальона, он удивился, потом зачерпнул кружкой водку, выпил, зачерпнул второй раз и закусил брынзой. А возвратившись в своё подразделение, мои попутчики-солдаты вытащили из-за пазухи копчёную колбасу,  ветчину. Я их спрашиваю, где взяли? Да пока вы с управляющим разговаривали, мы пошуровали в кладовке, посрывали аппетитные окорока, отвечают. Конечно, «трофеи» разделили на всех. А я в первый раз в жизни такое изобилие видел.

Интересная  история произошла с Петром Ивановичем на пути к Победе. Картинка роскоши в хаосе войны, поразившая человека, привыкшего держать себя в строгих рамках, несовместимостью с его личным бытиём, внесла смятение в его душу и отложилась в памяти. По-человечески здесь всё понятно. А с точки зрения философии есть о чём поразмышлять. Но ведь война — это тоже жизнь со своими непредсказуемыми мгновениями и сюрпризами, которые в совокупности и создавали атмосферу тех суровых лет. Это надо учитывать в своих оценках...

— Пётр Иванович, а где Вы войну закончили?

— В Австрии, в городе Фрейштадте. Это на северо-западе, близ границы с Германией. Встретились там с американцами. Долговязые ребята. Обмундирование у них полушерстяное. А  мы до ручки дошли в своём изношенном состоянии. Город Фрейштадт  был разделён на две части. Одну контролировали мы, вторую — американцы. Для управления им была создана объединённая комендатура. Мне приходилось там дежурить. Американцы просили меня дать им покататься на лошадях — им это было в диковинку. У них техника, а у нас конные повозки... Помню, сядет рослый детина верхом на лошадь, а ноги почти до земли достают. И ещё. Говорят, что американцы не пьют. Неправда! Пьют они, конечно, как и наши солдаты.

— Скажите, а Вы как-то праздновали в Австрии  свою победу или отложили  это радостное событие до дома?

— После войны нам дали три дня отдыха. Тут солдаты развернулись! Мы отсыпались, пили, гуляли на полную катушку. Нас никто не контролировал. А потом месяц стояли в Австрии. Оттуда нам разрешалось отправлять посылки домой. Мне удалось отправить две посылки отцу. Когда я приехал домой, он сказал, что на половину первой  — это была ткань — он купил корову. Во второй я отправил сестре туфли и одежду. А мой однополчанин из Армении послал домой иголки для швейной машинки, которые были тогда в большом дефиците, и на них можно было неплохо заработать. Войну я прошёл от начала до конца. Дважды был ранен.  Оба раза на Кавказе. Первый раз в голову. Второй — в шею. 

— Медаль «За Оборону Москвы»  Вы когда получили?

— В 1944-м. Мы тогда стояли в Молдавии, в Тирасполе, и готовились к наступлению. В целом, у меня 40 боевых наград, в том числе орден «Отечественной войны» Iстепени, два ордена «Красной звезды», медали «За Отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Кавказа». Все они хранятся у моего внука.

— Но Ваша военная служба продолжилась и после Победы. Почему?

— После войны  вместе с однополчанами я прошёл  1500 километров пешком от  Фрейштадта до Тирасполя. Там  продолжил дальнейшую службу в звании старшего лейтенанта. Когда началась демобилизация, меня категорически отказались отпускать. Оценили мои знания, отношение к делу. Я сделал выбор в пользу военной карьеры. Поступил в Ленинградскую военную академию связи. После её окончания, уже имея семью, получил   назначение в Горьковское военное училище на  должность преподавателя, вёл цикл «военные радио- и радиолинейные станции». Это училище средним было, готовило специалистов для войск связи. Впоследствии  было преобразовано в высшее военное училище связи и переведено в Рязань. Там я был старшим преподавателем, потом начальником кафедры проводных средств связи. С этой должности в звании полковника в возрасте 55 лет и уводился с правом ношения военной формы.

Пётр Иванович очень хотел побольше рассказать о своей военной службе. Но мы были ограничены форматом жанра. Однако он уговорил вклинить в беседу два эпизода из времён своей работы в военных училищах, которые считал событийными. Оба они связаны с  Н. Хрущёвым.

Никита Сергеевич посетил Ленинград в 1957 году по случаю 250-летия города. Юбилей  отмечался на 4 года позже, притом дважды. На первое празднество Хрущёв не смог прибыть из-за пленума ЦК КПСС, а приехал месяц спустя. Тогда праздничные мероприятия специально для него повторили. Юрин видел Хрущёва на Московском вокзале, когда тот уезжал в Москву и махал шляпой провожающим. Второй раз увидел в Горьком, когда Президиум ЦК КПСС готовил решение о прекращении выплат по всем выпускам облигаций внутреннего займа, и Хрущёв приехал в Горьковскую область уговаривать рабочих и колхозников стать  инициаторами этого предложения. Когда он проходил мимо людей, стоящих за оцеплением, кто-то из толпы крикнул: «Кукурузник», «кукурузник»! Никита Сергеевич остановился, наклонился в сторону кричавшего и сказал: «Ну и что, что кукурузник».

Эти две встречи с руководителем страны он рассматривает как знаковые, отмеченные причастностью к исторической личности, пусть и неоднозначной.

Ещё Пётр Иванович вспомнил, как к ним в училище  приезжала с проверкой ответственная комиссия из центра, она особое внимание обращала на качество обучения. Руководитель посетил два занятия Юрина и при подведении итогов назвал его в числе двух лучших преподавателей. Это тоже не случайный момент в биографии, ведь отмеченный комиссией коллега стал его  верным другом, с которым они дружили до самой его смерти.

— Расскажите вкратце о своей семье.

— Моя супруга в Ленинграде окончила курсы кройки  и шитья. В Рязани работала по специальности. Два сына получили высшее образование. Оба стали работать  в Москве. Они офицеры. В столицу я переехал, чтобы быть поближе к детям. Министерство обороны предоставило мне вот эту трёхкомнатную квартиру, в которой я сейчас живу. Уже будучи военным пенсионером работал в Институте кинематографии начальником штаба гражданской обороны, потом начальником кафедры. Ушёл на пенсию, когда стал терять зрение. Но меня кинематографисты не забывают. Всегда приглашают на празднование Дня Победы.

— Чем занимаетесь, как принято у нас говорить, на заслуженном отдыхе?

— После смерти супруги я круглогодично находился на даче у сына. Она отлично приспособлена для зимнего проживания. Там я записал на кассеты всю свою биографию. Отразил не только участие в боевых действиях, но и наиболее интересные эпизоды жизни. В качестве наследства для  внука.

— Чем в настоящее время заполнен Ваш досуг, ведь его теперь так много?

— Записываю радиопрограммы военной тематики.

Вот такой у нас получился разговор с Петром Ивановичем  Юриным. Вроде бы простой. И в то же время не очень. О жизни вообще говорить сложно. И не потому, что она длинная или короткая, лёгкая или тяжёлая. Просто у неё каждый  миг — это откровение. Всё не охватишь, а упустишь одно, не поймёшь  остальное. Говорят, что жизнь прожить — не поле перейти. В этом есть определённая мудрость. Но с другой стороны, у каждого человека имеется своё «поле» как символ преодоления. У Петра Ивановича оно было не виртуальное, а настоящее, и не пахотное, а боевое. Он прополз и прошагал его под залпы вражеских орудий, полив собственной кровью. Ему есть что вспомнить, за что получить благодарность от потомков. Он знает, как страдания превращаются в радость, откуда берёт начало патриотизм и как зарождается понимание истины.  Нет, он не волшебник. Он просто с достоинством перешёл своё «поле», которое открыло ему тайны войны и мира, любви и ненависти, указав путь к спасению. Не только себя лично, но и всего человечества. Спросите его об этом. Думаю, он ответит. А ведь всё начиналось со священных слов «Москва за нами!»

 Валентина Кириллова