Человек. Коллектив. Общество
Познакомить, убедить, добиться
Ирина Зарубина
Интервью-портрет Алексея Колосова – председателя Санкт-Петербургской региональной организации ВОС, полномочного представителя президента ВОС по Северо-Западному федеральному округу, члена Центрального правления ВОС.
О личном пути, о возглавляемой им организации, о работе с молодежью и многом другом с Алексеем Борисовичем беседовала Ирина Зарубина.
– Алексей Борисович, Вы частый гость в журнале «Диалог», многие слушатели хорошо с Вами знакомы. Но, тем не менее, в двух словах, немножко расскажите о себе.
– Во-первых, спасибо за такую постановку вопроса, что я частый гость, – мне так не кажется. Да, было несколько репортажей.
Я родился в Ленинграде, закончил специальную школу для слабовидящих детей. Точнее, учился в двух школах, одна просто закрылась, произошло объединение. Потом перешел во вторую школу. Сегодня это Школа-интернат для слабовидящих №2. Закончил ее, увлекался математикой, точными науками. Это у меня всегда лучше получалось, скажем, чем русский язык, судя по оценкам, которые ставили преподаватели. Было еще одно направление – музыкальное. Я учился в музыкальной школе по классу баяна. Но все-таки предпочтение было сделано, так скажем, естественным наукам. И я поступил на математико-механический факультет, (не путать с механико-математическим в Москве) в Ленинградский государственный университет имени Жданова, так он тогда назывался.
С помощью, прежде всего, родителей, или точнее скажем – с помощью мамы (потому что технологий тогда современных не было, диктофонов у нас не было, на большие катушечные магнитофоны, понятно, лекции записывать было невозможно, да и математика не очень вообще к этому приспособлена), то есть в основном при поддержке близких удалось окончить университет.
– Наверное, однокурсники помогали.
– Безусловно.
– И все-таки у Вас достаточно серьезная система поддержки была на факультете…
- Безусловно, да. Прежде всего, с точки зрения записи лекций, каких-то вопросов. Вообще с этим проблем не было, хотя в группе я был единственный студент с ограниченными возможностями, как бы мы сказали современным языком. Но, тем не менее, было понимание и...
– На ПМ-ПУ (факультет прикладной математики - процессов управления – прим. ред.) много инвалидов по зрению училось.
– Да, на прикладной математике такие были. Но я еще раз подчеркну, что учился на математико-механическом факультете. И там опыта работы с такими студентами все-таки было гораздо меньше. Хотя, конечно, преподаватели от меня ни в коем случае не шарахались, то есть они всё понимали тоже и где-то шли навстречу. Но если на прикладной математике при участии нашего знаменитого профессора Зубова обучение инвалидов было, в общем, почти нормой, то все-таки на нашем факультете это, наверное, было больше исключение. Хотя я был не единственный там. Но не так много было таких студентов.
Удалось получить высшее образование вполне удачно. Я пошел по специальности «прикладная математика, программист». Это были большие электронно-вычислительные машины с перфокартами. На два этажа. Для того чтобы исправить одну точку на перфокарте, надо было сдать соответствующий листочек. Секретари специально это должны были набить. Все сдавали, не я один. Там был такой специальный лоток, куда нужно было свои бумажки класть. Нам потом выдавали перфокарты, это все шло на машину. И, соответственно, давали распечатку. Там видел очередную какую-то ошибку, и, собственно говоря, процесс начинался заново. Правда, уже на последних курсах появились первые персональные машины, но еще совершенно не напоминающие сегодняшние, на которых мы работаем. И никаких программ речевого доступа, никаких синтезаторов речи на них тогда не было.
Окончив университет, я по распределению попал в научно-исследовательский институт транспортного машиностроения – то, что тогда называли «ящиками», поскольку все институты в той или иной степени работали в рамках Министерства обороны. Прошел хорошую школу, прежде всего жизненную. Тогда мало говорили про интеграцию в общество, про интеграцию в определенный социум профессионального пространства. Все это опытным эмпирическим путем приходилось преодолевать. Но зато, преодолев это, как мне кажется, я почувствовал себя гораздо увереннее в этой жизни, и понял, что все-таки я что-то могу.
– Во всяком случае, тогда не говорили, но помощь была реальная. И как я иногда смеюсь, что я очень хочу, чтобы про нас забыли так же, как забывали в советское время.
– Может быть, Вы и правы, потому что когда только говорят или говорят очень много, это излишнее внимание к себе тоже напрягает. Идеальная помощь – это та помощь, которая незаметна, когда тебе помогают, ты чувствуешь эту поддержку, но это не является какой-то вывеской, что «мы помогаем» и так далее. Абсолютно с вами согласен. И многие инвалиды по зрению того времени могут сказать, кто работал в несистемных каких-то учреждениях, организациях, что люди хотя не были реабилитологами, не были психологами – но понимали проблемы незрячих.
Могу привести такой пример. Проход через проходные тогда был по пропускам строго, и нужно было нажимать определенную кнопку для того, чтобы твой пропуск выскочил, чтобы его тебе вручили, и ты мог пройти. Мне первоначально дали эту кнопочку где-то в самой середине. Номеров я не видел, найти ее было очень сложно. В общем, я очень часто ошибался. Видя мои такие потуги, люди обратились в отдел режима и контроля, чтобы мне подобрали кнопочку поближе к какому-то краю, чтобы мне было легче ее найти. Да, такие вопросы решались. И я с благодарностью вспоминаю это время, работу и общение с людьми. Наступили годы перестройки, наступил развал оборонной промышленности. В том числе и научно-исследовательских институтов. Я имел небольшой остаток зрения, три сотых мне ставили. Работал с помощью увеличительных различных приборов, линзы, лупы, на обычном экране. Поскольку экраны были тогда без такой защиты, как сейчас, и все-таки зрение не позволяло по медицинским показаниям вот так работать, носом водить по экрану, то, конечно, стало садиться зрение, особенно когда пошли цветные мониторы. И где-то к 1995 году так получилось, что институт пришел в какое-то плачевное состояние, и зрение у меня практически полностью упало. Я как-то для себя решил, что, вообще-то надо уходить, пойти хоть полечиться. Потому что когда работаешь, это совершенно невозможно. У меня, по крайней мере, никогда не получалось работать и проходить какой-то курс лечения с точки зрения восстановления своего зрения. Поэтому я ушел, пошел лечиться. Лечиться недолго у меня получилось, потому что когда лежал в больнице, встретил членов Всероссийского общества слепых.
Вообще-то в Обществе я с 16-ти лет, с 1979-го года, и в организации состоял, и в каких-то мероприятиях, безусловно, участвовал. Все-таки когда основная работа от системы Общества слепых далеко, то понятно, что общение мое было в рамках тех мероприятий, в которых я мог принимать участие. Мне подсказали, что есть свободные рабочие места, есть вакансии, можно обратиться, поговорить. Так я и сделал, вышел, созвонился, приехал, переговорили, меня взяли. И начался второй этап моей трудовой деятельности, уже в системе Всероссийского общества слепых, о котором я опять-таки ни одной секунды никогда не жалел и не жалею. Мне кажется, что здесь я нашел себя совершенно в новом качестве. Я попал из математической среды в социальную среду.
Наверное, высшее образование – чем оно хорошо? Если ты все-таки реально учишься и пытаешься получить и знания, и, самое главное, приемы работы с материалом, то это образование дает возможность перестроиться человеку и изучить какой-то материал самостоятельно, и быть восприимчивым к тому, что тебе рассказывают и что тебе предоставляют. Наверное, это позволило мне перестроиться на работу уже в социальной реабилитационной сфере. Плюс опыт работы в оборонке – он тоже достаточно полезен. Это и работа с документацией сама по себе, и требования достаточно жесткие к определенным моментам. Мне кажется, всё, что нас дисциплинирует, – это вообще полезно, потому что в жизни дисциплинированный человек всегда может добиться большего за счет внутренней организации своих процессов. Если разрешите, немножко похвастаюсь. Я привык работать достаточно много по времени и как-то выдерживать эти нагрузки. Это помогало, потому что были периоды, когда приходилось много тратить времени на вопросы, которые сейчас можно делать гораздо быстрее. Но самое главное, что я это выдерживал и психологически, и с точки зрения состояния здоровья на тот момент. Поэтому в этом плане все сложилось удачно. Ну, опять-таки, хорошие и руководители были, и коллеги по работе.
Лучшие традиции взаимоотношений в системе Всероссийского общества слепых – я это увидел, это почувствовал – когда тебя поддерживают, тебе помогают, когда продвигают по профессиональной линии, верят, несмотря на то, что наверняка я делал много ошибок. Но как-то это воспринималось нормально, была поддержка, была помощь. Вот таким образом за несколько лет получилось так, что меня избрали председателем Правления региональной организации.
– Алексей Борисович, сегодня, войдя в ваш кабинет, первое, что я увидела – председателя региональной организации, сидящего за компьютером и самостоятельно работающего с документами. Для Вас это ситуация привычная, или я Вас застала за тем, что для Вас несвойственно?
– Нет, это норма. Причем это моя принципиальная позиция. Понятно, что председатель региональной организации имеет право работать с секретарем и вообще к компьютеру не подходить. Такая форма работы возможна. Но мне кажется, она все-таки неприемлема, потому что если ты сам не владеешь современными технологиями, как ты можешь об этом рассказывать кому-то, что это надо делать? В первую очередь, когда мы с чем-то сталкиваемся – с новыми устройствами, с новым оборудованием – я всегда стараюсь в первую очередь подержать это в руках, почувствовать, овладеть. А что-то, может быть, мне не нужно, тогда я просто с этим знакомлюсь, чтобы быть в курсе.
Ты приедешь, предположим, на конференцию в местную организацию, и тебя будут спрашивать, что такое «плексток», и как он вообще работает. Мне кажется, председатель не имеет права не отвечать на такие вопросы, несмотря на то, что, наверное, есть специалисты, к которым в принципе можно обратиться. Поэтому я стараюсь эту информацию воспринимать. Мы стараемся на нашу выставку, которая есть в региональной организации, в местных организациях, приобретать современные технические средства. Мы стараемся этим овладевать и популяризировать среди инвалидов по зрению. Например, создали локальную сеть у себя в организации. Тоже это был вопрос: может, я лучше возьму флешку и приду, что тут пройти-то с третьего на четвертый этаж? Это нормальное восприятие, человек к чему-то привыкает, что-то менять, изучать новое немножко страшно. Но как только человек видит, что незрячий председатель уже этим пользуется, специалист вольно или невольно должен подтягиваться. Куда же деваться, правильно?
Сегодня у нас во всем здании 6600 квадратных метров, два корпуса и полностью всё подключено в локальную сеть. Я в канцелярии сажусь на компьютер, скидываю, предположим, какие-то материалы, какие-то файлы. И дальше специалисты Центра культурно-спортивной реабилитации, который находится совершенно в другом конце здания, эти материалы берут, работают, скидывают мне. Все это сокращает время, все это удобно, современно.
То же самое касается таких устройств как смартфоны, потому что тоже ситуация была вначале достаточно настороженная. А получится, а не получится, а зачем это, да мы и так всю жизнь ходили с тростью, зачем нам GPS-навигатор? Во-первых, GPS-навигатор никогда не заменит трости, по крайней мере, я думаю, в ближайшие годы. А во-вторых, все-таки в некоторых случаях это дополнительные средства обеспечения твоей безопасности. Если, предположим, ты заблудился, и нет возможности спросить, где ты, то можно достать навигатор и, как минимум, узнать, по крайней мере, где ты находишься. Здесь трудно что-то заранее предсказать и предвидеть, но я точно понимаю, что могут быть ситуации, когда это мне пригодится. Значит, этим надо пользоваться, этим надо овладевать. Мы даже проводим семинары, приглашаем наших групоргов, специалистов, кто овладел уже этим. Мы говорим: «Расскажите, пожалуйста, как вы овладели. Скажите, что это все возможно, чтобы не было психологического страха». То есть, конечно, есть процесс обучения. Но бывает иногда сложное восприятие, психологический страх перед чем-то новым. Если это преодолеваешь, то дальше гораздо легче работать.
– Алексей Борисович, я вас поймаю на слове. Вы сказали, что пользуетесь GPS-навигацией, тростью и так далее. Но ведь не секрет, что у председателя есть машина, секретарь. Я наблюдаю многих председателей, которые были достаточно самостоятельны до того, как они стали председателями. Спустя небольшой срок они практически теряют те навыки, которые для них были привычны. Вы на самом деле иногда ходите самостоятельно?
– Я на самом деле иногда хожу самостоятельно.
– А зачем?
– Я не могу сказать, что эта мысль является основной, но я начну с нее. Ни один человек не может всю жизнь работать председателем с машиной, если она есть. Поэтому рано или поздно наступает момент, когда машины у тебя не будет. Что будем делать дальше? Другой вопрос – это чисто практически: например, мне сегодня добраться до дома на метро гораздо быстрее (и на работу, особенно утром), чем на машине.
– То есть вы реально едете иногда на работу на метро?
– Я не иногда, я каждый день еду на работу на метро, за исключением моментов, когда мы едем в командировку в область. Тогда бывает, что машина приходит к дому, и дальше мы едем на мероприятие – туда, где оно проходит. Если речь идет о работе в региональной организации, то я езжу только на метро, и никаких трудностей – ни психологических, ни каких-то других – у меня не возникает. Конечно, с утра, предположим, мы выходим с женой вместе. Она едет на работу вместе со мной, поэтому проблема вообще решается легко. В метро я ориентируюсь достаточно хорошо, то есть я свободно могу ездить на метро один. Здесь по-разному бывает, иногда кто-то из сотрудников меня встречает, иногда дохожу до остановки, сажусь в троллейбус, проехать две остановки, в общем-то, тоже не проблема. И этот навык передвижения, безусловно, надо поддерживать.
Машина используется, когда нужно, предположим, ехать в правительство на какие-то совещания, когда нужно ехать на конференции в местные организации, когда действительно на машине быстрее, когда это удобнее, потому что не надо ждать общественного транспорта. Или когда надо что-то еще параллельно привезти в местные организации. Так же и сотрудники используют машину, когда им что-то надо. Это рабочий инструмент.
– Насколько активно Вы работаете с органами власти?
– Очень активно. Конечно, есть такой момент – когда ты налаживаешь нормальные, рабочие взаимоотношения, времени уходит больше на то, чтобы доказать, познакомить, убедить, добиться. Если потом эти отношения удается выстроить в правильном, конструктивном русле, то дальше работать проще, потому что иногда сегодня достаточно просто телефонного звонка в какие-то структуры органов власти для того, чтобы обозначить нашу проблему. Они говорят: «Хорошо, Алексей Борисович, мы этот вопрос отработаем, с вами созвонимся и так далее». То есть уходит гораздо меньше времени.
Но количество вопросов с учетом того, что у нас часто меняется законодательство в области социальной защиты... вначале это вообще слом социально-экономической формации, затем вопросы, связанные с монетизацией льгот – сколько было проблем, которые приходилось решать. Например, сохранить бесплатный проезд, который у нас всегда с 1954 года был, и вдруг нам говорят: «Нет, ребята, вот вам 50 рублей, и ни в чем себе не отказывайте...» Или, скажем, перечень дополнительных технических средств реабилитации. Причем у нас же организация, объединяющая два региона – Санкт-Петербург (это как отдельный субъект Федерации) и Ленинградскую область. И классика жанра: если в Санкт-Петербурге удается решить какую-то проблему, то в Ленинградской области на ее решение еще требуется где-то два, три, четыре года. Прежде всего, конечно, бюджет.
Другой пример: два субъекта Федерации, вот они рядом, мы все друг друга знаем, мы проводим совместные мероприятия. Но если ты живешь за границей Санкт-Петербурга, то меры социальной поддержки у тебя другие. Конечно, люди считают, что это несправедливо, потому что человеку не так важно, как называется его регион. Ему важно, что если мы живем на соседних улицах, то у нас должны быть одинаковые меры поддержки.
– Вы опередили мой следующий вопрос. Я как раз хотела поинтересоваться, возникают ли у вас конфликтные ситуации в связи с тем, что все – члены одной организации, а возможности у них разные?
– Я бы не назвал это конфликтными ситуациями. Но иногда люди высказывают такое мнение – «почему вы там добились, а нам не добились»? И приходится, да, объяснять, что на самом деле там, где добились, потрачено, предположим, 10% твоих усилий, а где не добились, мы же тоже это понимаем, нам приходится годами ставить эти вопросы, обозначать. Сил на это, времени уходит гораздо больше. Не всегда удается добиться сразу положительного результата.
Предположим, по проезду в Ленинградской области. Нам говорят: «Да вы эти вопросы, наверное, не обозначаете». Мы достали свои письма, показали ответы, что мы планомерно работаем, что этот вопрос на каждом коррекционном совете ставим. От местных организаций подготовили соответствующие образцы писем, чтобы обратиться напрямую к губернатору, чтобы была поддержка не только от руководящей региональной организации, а чтобы с места шла информация. Потому что органы власти тоже на это реагируют. Иногда говорят: «К нам никто не обращается, кроме вас. Откуда мы знаем, надо это или нет». И разные такие технические приемы приходится использовать в этом плане. В конечном счете, главное – это все-таки результат. На данный момент нам все-таки удается привести в какое-то соответствие меры поддержки города и области. Но, повторяюсь, с большой такой задержкой получается.
В целом, мне кажется, что, конечно, если сравнивать с соседними регионами, то в Санкт-Петербурге нам жаловаться грех просто. Реально существуют программы, субсидирование организаций, выделяются средства в рамках субсидий. Это субсидии, правда, конкурсные. Плохо это или хорошо с точки зрения таких демократических моментов – я не знаю. Но конкурентов по обеспечению процесса реабилитации для инвалидов по зрению в нашем субъекте нет. Поэтому практически мы единственные, кто подаемся на эти конкурсы. Потому что у нас есть имущественный комплекс, есть квалифицированные специалисты, есть опыт, есть имидж нашей организации.
Все это в совокупности позволяет нам достаточно оптимистично смотреть на участие в конкурсных субсидиях. Мы действительно разрабатываем программы, в которые включаем организацию различных экскурсий (естественно, с учетом нашей специфики), организацию кружковой работы на базе местных организаций, когда удается привлечь преподавателей. Потому что, каким бы председатель ни был талантливым человеком, все невозможно охватить: и вести кружки творческой самодеятельности, какие-то спортивные кружки, и всю свою основную работу, делопроизводство, взаимодействие с администрациями районов, муниципальных образований. Каждый должен заниматься своим делом как специалист. Поэтому мы привлекаем к занятиям в качестве руководителей кружков профессионалов. Это занятия где-то раз в неделю, где-то два раза в неделю проходят.
– А кружки какой направленности?
– Прежде всего, конечно, это социокультурная реабилитация. То есть это творчество. Мы проводим много мероприятий на базе Центра культурно-спортивной реабилитации, это наше структурное подразделение в рамках региональной организации. Мы проводим фестивали народной песни, поэтические, бардовской песни, конкурсы типа «Кубок интеллектуального современного искусства». Мы называем это художественно-реабилитационные конкурсы – такая мозаика реабилитационная. В ней и творчество присутствует, и интеллектуальное, и спортивное направление, вот такой марафон. У нас мероприятие длится с 11 обычно до 17-ти, а иногда и до 18-ти часов. Конечно, устаем, устают организаторы, устают участники. Но это раз в год бывает.
Эта работа началась еще где-то в 2004 году, когда был создан Центр культурно-спортивной реабилитации. За последние пять лет мы почувствовали, насколько вырос уровень исполнительского мастерства, решение сценических моментов, когда выходит команда на сцену. Если раньше они стояли столбиками, не двигаясь, дрожали, говорили не в микрофон, одет был кто во что горазд, то сегодня даже не могу вспомнить, чтобы что-то подобное было. Команды на сцене двигаются, интересные сценарии, костюмированные представления. Работая либо в жюри, либо в оргкомитете, мы действительно получаем удовольствие от проведения таких мероприятий. Отчасти, конечно, этому способствует организация кружковой работы на базе наших местных организаций.
– Алексей Борисович, я читаю лекции в «Реакомпе» и в КСРК, и часто вижу членов вашей организации в качестве обучающихся. Вы не боитесь обучать так много молодежи?
– Вы знаете, я считаю, что мы недостаточно обучаем, если честно вам сказать. Работа с молодежью – это в каком-то смысле отдельное направление. Конечно, это не то, что какой-то вакуум, который отдельно проходит. Это, безусловно, должно проходить в рамках общих стратегических направлений, но все-таки: мы проводим отдельные мероприятия для молодых инвалидов по зрению. В творческом плане, например, такие как «Осенний калейдоскоп» – фестиваль, который проходит под эгидой Совета по делам молодежи при правлении региональной организации.
Летом мы организуем специальную экскурсию – либо на турбазу, либо куда-то автобусную экскурсию. Состоялось шесть молодежных форумов, где ребята знакомятся, общаются. Сегодня мы почувствовали определенный интерес со стороны молодых инвалидов по зрению к нашим мероприятиям. Раньше мы не проводили мероприятия, которые интересны данной категории членов нашей организации, мы только говорили о том, что надо поднимать работу с молодежью. Говорили, говорили, но работа не поднималась.
– А когда вы начали работать с молодежью?
– Не смогу вам сказать точную дату. Но где-то с 2010 года мы стали планировать и проводить эти мероприятия. Мы создали Совет, подобрали хорошего руководителя Совета Елену Владимировну Лебедеву. Она, правда, чуть-чуть переросла возраст молодых. С другой стороны, мы решили, что опытный руководитель в рамках этого Совета – это будет только на пользу. Подбирали его членов. Состав Совета менялся, кто-то уходил, кто-то приходил, кто-то не выдерживал, кто-то доказывал свою состоятельность. И постепенно подобрался вполне работоспособный Совет.
Кроме того, по сути, это единственный сегодня общественный Совет, который целенаправленно получает субсидию на свою деятельность. Это, безусловно, работа самого Совета. Они уже дважды или трижды подавали документы на гранты, полностью делали проект. Дважды они выиграли, в этом году тоже подали, сейчас пока еще нет результатов. Надеюсь, что выиграют в третий раз.
– А средства города, области или всероссийские?
– В данном случае нет. Это средства бюджета Санкт-Петербурга, но мы принципиально договорились, что мы, предположим, работаем с одним профильным нашим комитетом, который курирует деятельность общественных организаций. А они работают с комитетом по молодежи. Любой комитет в принципе имеет определенный фонд на проведение конкурсов, каждый по своей тематике. Комитет культуры – соответственно, по мероприятиям в области культуры. Комитет по спорту – соответственно, в области спорта. А комитет по молодежи – он конкурсные проекты рассматривает в области работы с молодежью. Мы отдали это на откуп Совету по делам молодежи, и я считаю, что они прекрасно справляются с такой самостоятельной работой. Кроме того, Вы совершенно правы, мы используем любую возможность направить ребят для повышения уровня своей квалификации, подготовки персонала.
Жизнь есть жизнь. Идет определенная смена поколений. Сегодня достаточно большая проблема – это председатели местных организаций. Не в том плане, что нет людей, они есть. Но ведь не каждый человек может работать руководителем. Это большая нагрузка, и она требует достаточно большой квалификации. Надо готовить к этой работе людей, и, может быть, даже не один месяц. У человека должна быть стрессоустойчивость, должны быть знания в области законодательства, какие-то основы оказания психологической помощи, навыки работы с документами, он должен уметь писать, оформлять документы, и так далее. То есть председатели местных организаций – это удивительные люди, это такие многостаночники, энтузиасты. Честно скажу, низко в пояс хочется поклониться председателям местных организаций. Тем, которые не спят на рабочем месте. У нас, слава Богу, таких спящих нет, поэтому мы работаем, как мне кажется, достаточно плодотворно. И доказательством этому те цифры, на которые мы выходим по результатам. Например, работая с различными исполнительными органами власти, местные организации, и именно местные организации, я это подчеркиваю, привлекают в рамках субсидирования очень серьезные средства.
Наша принципиальная позиция – мы это не объединяем в общую субсидию. Если местная организация такого-то административного района привлекла средства, то они идут исключительно на реализацию их программы. Поэтому есть заинтересованность, есть результаты. Я могу сказать, что у нас кто-то получает 50 000 в год на содержание и осуществление своих мероприятий. А были такие случаи – это рекордная сумма – 900 тысяч рублей в год на осуществление своей уставной деятельности в местной организации. Это неплохо, это серьезная цифра. Можно здорово развернуться и провести хорошую работу, что, собственно говоря, и осуществляется. Работа какая? Конечно, это приобретение дополнительных технических средств реабилитации, в которых сегодня нуждаются инвалиды по зрению. Часть средств идет на организацию кружковой работы, содержание организации, оплату коммунальных услуг – такой небольшой хозрасчет в рамках местных организаций. В общем-то, пока это получается. Постучу, конечно, по дереву, чтобы и дальше у нас в этом плане всё было хорошо.
Сейчас период непростой, идет секвестирование бюджетов федерального и субъектов Федерации. Наша задача сегодня – отстоять цифры прошлого года. Если мы эти цифры отстоим, я считаю, что в современных финансово-экономических условиях это будет очень-очень хороший результат. А изменится ситуация – пойдем вперед, будем говорить о новых направлениях.
– А у вас существует региональный перечень технических средств реабилитации?
– Да, у нас такой перечень существует. Причем, существует он несколько лет. Туда входят важные технические средства. Это брайлевские часы, это говорящие часы, это глюкометры с синтезатором речи, это брайлевские приборы, сопутствующие материалы, это будильники говорящие. Может быть, я ошибаюсь, пусть меня простят, но мне кажется, основной критерий был при определении этого перечня – это стоимость технических средств. Все-таки мы с вами согласимся, что в совокупности все эти средства, наверное, выйдут на 3000 рублей. Конечно, нам сегодня нужны и современные смартфоны, и хотя бы приобретение специального программного обеспечения. С этим, к сожалению, все гораздо сложнее.
– То есть у вас даже студенты не обеспечиваются ноутбуками, диктофонами и так далее?
– Они обеспечиваются, но только в рамках деятельности местных организаций. Если местная организация привлекает дополнительные финансовые средства, то она своих студентов обеспечивает. Но это не идет по государственной программе. Ннапример, если я поступаю в вуз, то точно буду знать, стопроцентно, что буду обеспечен тем-то и тем-то. Вот этого, к сожалению, нет, и все приходится решать с колес – рабочие моменты такие – что вот эти деньги местные организации пытаются привлечь, найти и обеспечить. А бывают ситуации... буквально несколько месяцев назад у нас был студент, он учится в медицинском колледже на массажиста и все лекции записывал на диктофон. Так получилось – он потерял диктофон. Пришлось из своих резервов нам изыскивать средства для того, чтобы диктофон приобрести, потому что у человека просто остановился учебный процесс.
– У меня к Алексею Борисовичу еще много вопросов. Но, к сожалению, он торопится на совещание, и поэтому на сегодня мы наше интервью заканчиваем.