Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

        ЗНАМЕНИТЫЕ СЛЕПЫЕ

МИХАИЛ МАРГОЛИН

Нависла действительность тягостным бременем,

Сжимает кольцо неприятностей рать.

Мы платим здоровьем и собственным временем

За право тропинку во тьме выбирать.

Бесспорно, на деле гораздо дороже то,

На  что беззаветно потратиться смог.

И если былое с достоинством прожито,

Легко принимается честный итог.

Театры и улицы, школы и площади

Укутались в память достойных имён.

Иных поколений святое тепло щади —

Душевностью нынешний век обделён.

Восславим погибших, но всё ж, тем не менее,

Хоть изредка чествовать стоит и труд!

Прижизненно нужное людям творение

Фамилией автора пусть нарекут!

Как известно, выдающиеся литераторы и музыканты, а также кудесники различных искусств во все времена получали свою долю почёта, что по традиции закреплялось надписями на обложках соответствующих изданий или самих шедеврах. Правда, реальными благами  это подтверждалось, только если творцы были приближены к знаменитым полководцам или меценатствующим олигархам, влиятельным политическим деятелям или «особам королевской крови». Уже с античности считалось допустимым именовать в честь открывателей законы мироздания, формулы и теоремы. Лишь в XIX столетии очередь дошла и до  материальных воплощений пытливой мысли, вследствие чего стали гораздо чаще увековечивать память великих учёных-практиков и знаменитых мастеров. В жёстких условиях прогрессирующей цивилизации вошло в моду чествование лучших представителей технологической элиты. Организаторские способности, помноженные на финансовое чутьё, позволяли талантливым инженерам преобразовывать их изобретения и усовершенствования в успешные бизнес-проекты. Наряду с лампочками накаливания и достижениями архитектуры, а также  новейшими средствами передвижения и связи собственные названия начали присваивать и популярным видам стрелкового оружия.

Вспоминая о персональных средствах боевого применения, нельзя обойти вниманием бельгийские суперревольверы, которые разработали братья Наган. Интересно, что когда Эмиль заболел и практически потерял зрение, семейное дело в одиночку продолжил Леон. Пожалуй, начиная с 1878 года, сопоставимую известность получил германский «Зиг-Заг», чаще называемый просто «Mauser». Львиная доля смертоносной продукции компании Петера Пауля фон Маузера, включая ружья, отправлялась на экспорт, что обеспечивало стабильный доход.

Вне всякого сомнения, в «фирменном» перечне харизматичных мастеров и промышленников преобладают граждане Соединённых Штатов. Согласно хронологии, первый из них — Самуэль Кольт, которого прославил одноимённый «барабанный пистолет» или, точнее, «revolving gun». Американцы говорили: «Бог создал людей сильными и слабыми. Samuel Colt сделал их равными!» Популярен и другой вариант: «Авраам Линкольн дал людям свободу, а полковник Кольт уравнял их шансы!» У охотников и сторожей по сей день в почёте реликтовая «трёхлинейная винтовка образца 1891 года» генерал-майора Сергея Мосина, предшественницей которой была «берданка», находившаяся на  вооружении войск нашей страны с 1869 года. Несомненно, на бурное развитие собственной мощной школы изобретательства повлияла именно эта чисто русская модификация детища полковника Хайрема Бердана. Впоследствии его тёзка по фамилии Максим создал культовый пулемёт, наименование которого совпало с привычным для славян именем. Кстати, этот разносторонний уникум перебрался из Нью-Йорка в Англию, так как ему надоели  постоянные тяжбы с Эдисоном из-за патентных приоритетов.

Что касается россиян, то они предпочитали вплотную заниматься пистолетами, вполне заслуженно становясь Героями Социалистического Труда и лауреатами Сталинских премий. Причём на их оригинальное творчество в значительной степени повлиял Джон Мозес Браунинг из Брюсселя, потому что этот предприимчивый уроженец США придумал и ввёл в обиход чрезвычайно удачную схему запирания затвора ручного огнестрельного оружия. Совсем не случайно наших переимчивых «рукомыслов» на Западе считали опасными конкурентами. Это вполне закономерно, ведь они многократно доказали свою состоятельность. Вот и визитной карточкой Николая Макарова надолго стал сверхнадёжный «ПМ». В свою очередь, «ТТ» прославил Фёдора Токарева, который, кроме всего прочего,  ещё в 1927 году разработал первый отечественный пистолет-пулемёт. Правда, для серийного производства отобрали более позднюю модель «ППД» Василия Дегтярёва, а уже безотказный плод титанических усилий Георгия Шпагина — «ППШ-41» вошёл в число овеществлённых символов Великой Отечественной войны, попав даже на памятники той эпохи.

Естественно, Михаил Марголин встречался, консультировался и порой сотрудничал практически со всеми знаменитыми советскими оружейниками, но значимых государственных наград у него было несоизмеримо меньше. Возможно, ещё и поэтому мужественный военспец законно гордился медалями «За оборону Москвы» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 годы». Кроме того, в 1960 году он получил Большую серебряную медаль ВДНХ СССР, а через 5 лет ему было присвоено почётное звание «Заслуженный изобретатель РСФСР».

Невезучему пасынку слепой Фортуны, скорее, казались привычными досадные провалы и роковые стечения обстоятельств. Не зря великий создатель самого тиражируемого на планете автомата Михаил Калашников отмечал: «Я думаю, какой же силой воли, страстностью и преданностью делу надо обладать, чтобы переступить через «не могу» и заниматься работой, выполнять такие обязанности, взвалить на себя такой груз ответственности, какой не всякому зрячему по плечу! Марголин почти никогда не рассказывал о том, сколько неудач довелось ему пережить на тернистом пути конструирования, сколько обидного недоверия пришлось перенести от чинуш, отвергавших саму возможность слепого изобретателя творить, созидать…»

Надо сказать, что жизненный марафон будущего виртуоза малокалиберных механизмов стартовал в дремотном Киеве на шестой год прошлого века. Это произошло 29 января по старому и, соответственно, 11 февраля по новому стилю в довольно обеспеченной семье, которая вскоре перебралась в Первопрестольную. Прямо здесь можно было бы и закончить повествование о детстве удивительного человека, потому что в его собственноручных мемуарах период до двенадцати лет старательно замалчивается. Поневоле приходится удовлетворяться парочкой случайных эпизодов, где фигурирует его «безымянная» матушка, да  единственным упоминанием больного отца, сделанным вскользь. Довольно противоречивые и краткие сведения о родителях удалось почерпнуть лишь в неофициальных интернет-источниках, согласно которым Екатерина Клемм (Гринберг-Самуильсон) профессионально занималась живописью, а Семён Марголин был успешным инженером. Всё бы ничего, да вот почему-то у Михаила отчество Владимирович! Вообще, личность незрячего оружейника, уцелевшего во всех чистках и карательных кампаниях, но явно  обделённого государственными почестями, окутана плотным туманом таинственности, в чём ещё не раз предстоит убедиться. Как бы то ни было, у мальчишки рано обнаружилась наследственная предрасположенность к рисованию в сочетании с художественным вкусом и необузданной фантазией. Крепыш больше ничем особенным от сверстников и не отличался, разве что был не по-детски хватким и любил устный счёт. Наверное, он пошёл в деда Давида Семёновича, не гнушавшегося предпринимательством.

Кровавая бойня растоптала привычный уклад и разбросала близких людей по свету. Марголины тоже покинули насиженные места и в тесной теплушке вывезли больного главу семьи из революционной Москвы на сытую Украину, а вскоре, опасаясь непредсказуемых репрессий и погромов, обездоленная ячейка общества вновь сорвалась в эвакуацию. В торопливой суматохе «интеллигентного бегства» недоучившийся гимназист отстал от родственников и был вынужден мыкаться по знакомым. Когда в октябре девятнадцатого к городу на Днепре неожиданно прорвались части под командованием Ионы Якира, тринадцатилетний киевский Гаврош примкнул к советским войскам и даже поучаствовал в уличных перестрелках, но через сутки паренька отправили домой. Красноармейцам пришлось опять отступать, да только беспощадность боёв и суровый быт не остудили его романтический пыл.

Гражданская война взвалила на детские плечи тяжкий груз взрослых забот. В общем, он «хлебнул лиха». Кочевник поневоле примкнул к беспризорникам, а сразу после восстановления Советской власти отправился на Кавказ, где его мать преподавала в школе-коммуне. Мальчишке довелось работать по найму конюхом, помощником шофёра и матросом. Тогда в Причерноморье ещё продолжались ожесточённые столкновения с национальным уклоном. Конечно, активный паренёк не мог оставаться в стороне от яростной политической борьбы и уже в 15 лет исполнял обязанности коменданта штаба Частей особого назначения в Хосте, а вскоре, направленный в Абхазию, стал командиром взвода и вступил в комсомол. В апреле 1924 года в перестрелке с бандитами случайная пуля угодила в голову бойца. Тяжёлое ранение спровоцировало полную слепоту, казалось бы, лишив всякого смысла дальнейшее «существование в беспроглядной тьме». Однако жажда жизни одержала верх. С помощью товарищей он пытался преодолеть «депрессию тупиковой ненужности», а когда едва не утонул в море и чудом выплыл на голос друга, окончательно излечился от хандры и понял, что не всё потеряно.

Как водится, верные соратники спешно собрали деньги на поездку из Очамчиры в Сухуми. Однако врачи республиканской больницы оказались бессильны, поэтому пришлось отправляться в столицу, но и ведущие специалисты знаменитой Алексеевской глазной клиники, впоследствии ставшей Институтом имени Гельмгольца, тоже вынесли безнадёжный приговор. Таким образом, восемнадцатилетнего парня, по сути, вычеркнули из списков активных строителей светлого будущего, из-за чего «изгой» угодил в жутковатый «инвалидный распределитель», по своему контингенту больше напоминавший приют для «убогих бродяжек» или камеру предварительного заключения. Пожалуй,  такое прозябание могло испугать  похуже смерти. К тому же Марголина не миновала и очередная компания по оптимальному перемещению кадров «в целях разгрузки Москвы». Тогда ретивые члены «аттестационной комиссии» решили отправить «бесперспективного тотальника» по месту рождения — в Киев. Там его никто не ждал, но резкая  смена обстановки, несомненно, пошла на пользу.

В своей документальной книге Михаил Владимирович так описывал «самостоятельный бросок в неизведанное»: «Поезд, громыхнув буферами, тронулся дальше, а я остался на платформе один, среди чужих людей. Раздумывать было нечего, и я пошёл, ориентируясь по памяти и на слух, поводя перед собой лёгкой бамбуковой тростью, которую вырезали мне сухумские друзья… Двинулся осторожно, ощупывая дорогу, пропуская перед собой ломовиков и машины. Вот остановка — звенит трамвай… Больше мне ничего не надо. Забираюсь в вагон, еду и, кажется, будто вижу знакомые улицы…»

Без посторонней помощи отыскав Крещатик и площадь Коминтерна, молодой подранок скоро оказался в горисполкоме, а к вечеру добрался до Киево-Печёрской Лавры и нашёл базировавшийся на её территории образцовый «инвалидный городок», куда его устроили на постоянное жительство.

Летом ему предложили отправиться в столичный Харьков на курсы массажа и врачебной гимнастики при Наркомате социального обеспечения Украины. Их организовал и вёл профессор Трифон Цыганков. Этот однокашник Антона Чехова, служа земским врачом, ослеп и за границей освоил модную профессию. Михаил сразу согласился на переезд, ведь  было просто невыносимо «сидеть сложа руки», поэтому и к обязательному постижению системы Брайля тоже отнёсся с пониманием. С дореволюционных времён он неплохо знал немецкий и французский языки, помнил начала латыни, что помогло быстро освоить азы рельефно-точечного шрифта. Бесконечную череду прочитанных пальцами книг открыл «Царь Фёдор Иоаннович» Алексея Толстого. Полтора года напряжённой учёбы вперемешку с калейдоскопом значимых событий сняли последние мучительные сомнения. Пришла вера в свои силы, а затем захлестнуло вполне осознанное желание: «Трудиться наравне со зрячими!»

С ворохом планов и надежд неуёмный юноша в 1926 году вернулся в Москву, где уже обосновалась его родня. Правда, устроиться массажистом не удалось, но благодаря курсам пролетарского актива он с головой окунулся в бурную общественную жизнь, и вскоре по инициативе тотальника в Центральном доме комсомола возник первый в столице учебный «военный кабинет», начальником которого его самого и назначили. Талантливый наставник по-большевитски страстно проводил теоретические занятия и тематические игры с патриотическим уклоном. Увлечённый пропагандист популярных технических видов спорта помогал ребятам правильно разбирать и снова приводить в рабочее состояние средства индивидуальной защиты и штатное оружие Красной Армии. Хочется подчеркнуть, что мощную материально-методическую поддержку неутомимому инструктору оказали Замоскворецкий районный комитет ВЛКСМ и авторитетное оргбюро «Общества содействия обороне, авиации и химическому строительству».

Изумительной кульминацией воспитательно-просветительской деятельности Марголина стало празднование одиннадцатой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Тогда на сборный пункт не явился внезапно захворавший командир комсомольского батальона. Именно Михаил отвечал за проведение политического мероприятия и в кризисной ситуации не растерялся. На виду партийно-советского руководства, с широко распахнутыми, но незрячими  глазами, рисковый комиссар уверенно прошагал по Красной площади во главе спаянных рот Замоскворечья. Он ориентировался на ритмичную дробь и чётко следовал  за барабанщиком, проведя сводный отряд парадным маршем, ни разу не сбившись!

Авторитетный вожак молодёжи в 25 лет стал членом партии большевиков. Его приняли единогласно, хотя он и оставался кандидатом дольше обычного. Отсрочка была связана с важными командировками, а главное — с выездом на село для участия в коллективизации. Тогда же фанатичный трудоголик, учившийся в губсовпартшколе, «заразился вирусом военно-прикладного  изобретательства». Толчком к погружению в технические глубины послужило знакомство с комбригом Александром Смирнским, поражавшим мишени ещё на Олимпиаде 1912 года в Стокгольме и потом побеждавшим на чемпионатах СССР. Он лично разработал мелкокалиберный «наган» и три учебных винтовки, поэтому превосходно разбирался в тонкостях проблемы и сетовал, что конструкторы совершенно не думают о нуждах спортсменов, хоть сами частенько и стрелять-то толком не умеют. Опытный офицер не видел перед собой «увечного иждивенца», а тем более «ущербного инвалида», предрекая самоучке блестящее будущее. Основанием для лестных прогнозов служили ещё наивно-прожектёрские, но смелые проекты доморощенного экспериментатора, который к тому времени ухитрился придумать противогаз с биозащитным фильтром, крылатый дирижабль и подводную лодку с движителем без гребного винта. На поверку оказалось, что его ключевые «интуитивные открытия» уже совершили продвинутые предшественники, а он об этом и не подозревал. К тому же кое-что и вовсе изобретать не стоило из-за практической бесполезности, абсолютной непригодности к реальному внедрению или умопомрачительной дороговизны производства. Только эти неудачные попытки свидетельствовали о незаурядном уме, терпеливом упорстве и смелой фантазии кандидата в первопроходцы. При симбиозе таких ценных качеств, дополненных багажом библиотечной премудрости, можно было надеяться на беспрецедентный эффект. 

Проявив способности к инженерному творчеству, по сути, настырный дилетант без технического образования приступил к серьёзным изысканиям и сразу ощутил катастрофический дефицит  профессиональных знаний. Ему  пришлось самостоятельно постигать  устройство машин, теоретическую механику и сопротивление материалов. Он был вынужден признать, что для создания собственного суперизделия сперва необходимо пройти суровую школу реального производства, улучшая отдельные комплектующие или упрощая чужие крупнотиражные модели, имеющие спрос у потребителей.

Уникальные экспонаты минувших эпох, а также  замечательные новинки пытливый трудоголик находил и скрупулёзно изучал на складах и выставках, в арсеналах и музеях. Обильную пищу для размышлений давали конструкторские бюро и цеха заводов. Хотя чувствительность пальцев даровитого самородка уступала компенсационным возможностям тотальников от рождения, всё-таки приоритетным инструментом познания стало  «вдумчивое» осязание. К тому же он умел отлично считать в уме и быстро научился вслепую вырезать свои макеты из пластилина и воска, хозяйственного мыла и дерева. Неиссякаемый «генератор идей» на ощупь определял размер с точностью до сотой доли миллиметра, а так как «математическим Брайлем» не владел, заодно приноровился «диктовать» сложные чертежи, существовавшие лишь в его воображении. При этом  выручали прежние навыки, въедливость и отличная зрительная память. Выдающийся мастер точных линий Аркадий Похмельнов иногда умышленно допускал крохотную ошибочку, а Михаил Марголин должен был её «не глядя» обнаружить. Даже рабочие иной раз изготовляли причудливые детали прямо с его слов. Когда классный фрезеровщик впервые успешно выполнил задание «на слух», он даже глазам своим не поверил. Ну, ведь получалось!

Владимир Бухтияров

Окончание читайте в следующем номере.