Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

ТИФЛОМИР

НАВИГАЦИЯ ПО «АЗИМУТУ»

В соответствии с Программой ВОС «Реабилитация инвалидов по зрению на 2012 год» в Тверской области на базе пансионата «Верхневолжский» с 22 по 24 июня  прошёл Всероссийский конкурс пространственного ориентирования инвалидов по зрению с помощью спутниковой навигации «Азимут».

Мероприятие такого рода проводилось во Всероссийском обществе слепых впервые. В нём принимали участие только инвалиды по зрению первой группы, имеющие опыт самостоятельного передвижения в открытом пространстве посредством GPS-навигации.

На открытии конкурса присутствовали заместитель министра министерства социальной защиты населения Тверской области Г.Г. Федосеева, представители Общественной палаты Тверской области, вице-президент ВОС Л.П. Абрамова, председатель Тверской РО А.Б. Трегуб и др.

Общее количество участников составило 27 человек из Башкирской, Волгоградской, Курганской, Курской, Московской областной, Омской, Пермской, Псковской, Самарской, Смоленской, Ставропольской, Тамбовской, Татарской, Тверской, Тюменской и Ярославской региональных организаций ВОС.

В рамках мероприятия прошло четыре конкурса: «Визитная карточка», где каждый представил свой родной край; «Раздельный старт» — прохождение отрезков определённого маршрута в личном первенстве; «Интеллектуальная викторина» и «Командная эстафета».

В итоге места распределились следующим образом:

в номинации «Командная эстафета» первую премию завоевала команда из Тверской РО: Андрей Скобелев, Елена Писарева, Ирина Алексеева;

вторую премию — сборная команда в составе: Александра Грызунова из Самарской, Сергея Шарова из Тамбовской, Игоря Яковлева из Курганской РО ВОС;

третью премию — тоже сборная в составе: Виталия Лилётко из Смоленской, Анатолия Киселёва из Тюменской РО ВОС и Татьяны Усачёвой из Московской областной организации ВОС.

В номинации «Личное первенство» первое место занял представитель Татарской РО Рафис Вафин, второе — у Анатолия Асташова из Курской  и третье — у Анатолия Киселёва из Тюменской РО ВОС.

Во время проведения конкурса участники и представители местных органов власти одновременно ознакомились с проектом «Говорящий город», разработчик которого также выезжал в Тверскую область. «Говорящий город» — это специализированная система для информирования и ориентирования инвалидов по зрению в различных населённых пунктах посредством спутниковой навигации.

Вице-президентом ВОС Лидией Павловной Абрамовой, присутствовавшей на мероприятии, достигнута договорённость с представителями министерства социальной защиты населения Тверской области о проработке вопроса по внедрению на территории области проекта «Говорящий город». Также обсуждался вопрос о роли Всероссийского общества слепых как одного из учредителей проекта «Социальный Глонасс», который направлен на обеспечение дополнительной безопасности и улучшения качества жизни граждан за счёт повышения уровня оказания социальных услуг и социального обеспечения населения РФ.

Впечатлениями о прошедшем конкурсе поделился   Анатолий Киселёв:

По дороге с конкурса

Всегда как-то сторонился различных конкурсов и соревнований, а вот сейчас еду обратно. Дорога длинная, а на душе хорошо. И, как обычно, хочется поделиться этим хорошим настроением с другими. Может, буду не совсем объективен в некоторых оценках, но я всё это так увидел и воспринял.

Во-первых, меня удивили сама встреча и условия проживания. По дороге в Тверь наш поезд остановили в Редкино больше, чем на полчаса, чтобы пропустить сверхскоростной состав. Из-за этого мы не успевали к  сроку. И каково было моё удивление, когда нас не только не побранили, но и встретили на самом высоком уровне: разыскивал нас сам председатель Тверской областной организации ВОС Александр Борисович Трегуб. А местом нашего базирования оказался  санаторий «Верхневолжский», расположенный в сосновом бору на самом берегу Волги! Есть у русского народа в душе незыблемые ценности: это место, где человек родился, Красная площадь и, конечно же, Волга. Побывать на этой великой реке, окунуться в её воду, думаю, мечтает каждый россиянин, особенно живущий далеко за Уралом.

Во-вторых, сам конкурс. Он проходил в три этапа: «визитка», ориентирование практическое и теоретическое — конкурс эрудитов. Я был уверен, что теоретические вопросы по GPS-навигации, истории и географии не представят для меня особой сложности: ведь когда-то я с отличием окончил исторический факультет, география — любимый предмет до сих пор. А курсы по GPS-навигации веду уже полтора года: установил программу Loadstone уже более чем на две сотни телефонов, да и программу за это время успел написать, в которой каждый шаг и каждую настройку описал. Но уверенность моя, как показал конкурс, была несколько завышена. Дело в том, что я столкнулся с сильными соперниками, которые, вероятнее всего, тоже не сидели сложа руки, а познакомились с новым способом ориентирования слепых. Многие из них преподают у себя на местах спутниковую навигацию, а некоторые уже успели провести подобные соревнования в своих городах. Я почерпнул много новых знаний, и некоторые из них стали для меня настоящим открытием. Но самое большое богатство, что я везу с конкурса, — это новые знакомства с интересными, ищущими людьми.

В-третьих, это движение, которое и предусматривает спутниковая навигация. Только в движении появляется ориентир, более ясно очерчивается цель. Я благодарен Богу, что он не закрыл мне полностью глаза, и я могу ещё надеяться на оставшееся светоощущение. И светоощущение, и трость, и всё в большей и в большей мере спутниковая навигация позволяют мне не сидеть дома пеньком, а двигаться. Благодаря этим трём помощникам мне удалось пройти  не одну версту по дорогам России, по различным её городам. Но по условиям конкурса для создания равных условий все участники практической части (и личной, и эстафеты) должны были надеть чёрные очки, не пропускающие свет. У меня на вооружении остались только трость и навигатор. И они не подвели: я не сошёл с маршрута, почти не сбился с пути, а это — главное.

Более двадцати лет назад, потеряв зрение, я вывел для себя одно правило, которое стараюсь соблюдать до сих пор: не бояться дороги, не стесняться трости, а идти. Не важно, как и в чём ты идёшь. Главное — цель, путь до которой ты сможешь преодолеть только сам. Двигаясь по маршруту в тряпичных очках, я чуть-чуть слился с природой, на секунду почувствовал себя птицей, держащей путь по невидимому ориентиру. Открыл в себе новые природные силы и веру в разум человеческий, который создал такие приборы для нас. И эти чувства всё усиливались, зачастую неожиданно, от одного этапа к другому.

Скоро я уже приеду домой. За всё время дороги у меня не возникало вопроса, где я нахожусь, далеко ли до ближайшего крупного города — предо мной лежит навигатор с картой России. Еду и удивляюсь, какую огромную работу по адаптации программного обеспечения и распространению знаний по спутниковой навигации среди слепых провели в нашей стране сотрудники КСРК  Светлана Владимировна Цветкова и Александр Владимирович Пивень и какую скромную техническую роль они отвели себе в этом конкурсе. А между тем, если бы не было их школы навигации, то в одной только Тюменской области более двухсот слепых так бы и не знали, что телефоны могут разговаривать и указывать верный маршрут. И это только лишь в одном регионе нашей огромной страны, европейскую часть которой я преодолеваю вторые сутки.

Спасибо вам, Светлана и Александр, за ваш неоценимый труд!

ЛИЧНОСТЬ

ГОРЖУСЬ ТЕМ, ЧТО ЖИВУ

Александр Семёнов из города Коврова Владимирской области потерял зрение на войне, которой официально не было. Новобранцев туда направляли как на обычную срочную службу, а офицеров — как в очередную рабочую командировку. Попасть туда было легко. А вот вернуться — трудно. Мне до сих пор пронзительно жалко наших ребят, принимавших участие  в боевых действиях на территории Чечни. С одной стороны, они защищали нас от бандитов. Но в моральном плане их статус несравненно ниже того, что имеют ветераны времён Великой Отечественной.  Да дело не столько в статусе, сколько в настороженном и неопределённом отношении общества к ним по причине того, что правда о тех событиях ещё не рассказана.  Наверное, всё это тяготит их  и  болью живёт внутри. Однажды в метро мне довелось встретиться с группой таких вот мальчишек. Они были очень взбудораженные, агрессивные, придирались к пассажирам, стараясь вызвать их на спор. Но одиночные попутчики, в основном, пенсионного возраста, очень миролюбиво, даже по-отечески отнеслись к ребятам. Молодые люди кричали: «Вы знаете, кто мы такие? Мы были там! В этом аду!» — «Сынки, спасибо вам. И хорошо, что вернулись живыми», — говорил пожилой мужчина, поглаживая  их по спине. Остальные  поддакивали ему, улыбались. Одна из женщин протянула ребятам шоколадку. А те были явно расстроены тем, что шума не получилось. Уж очень им хотелось высказаться, излить душу, выплеснуть съедавший душу упрёк. Кому? За что? Это были 90-е годы, когда страна жила на новой волне, когда рушились идеалы, и «человек с ружьём» переставал быть символом защитника Отечества, порой сдавая позиции криминальному миру. Мы все тогда были не в себе. Но сами выбирали свой путь в новых реалиях. А молодые солдатики, вынужденные жить по недействующим уже правилам несуществующей страны, теряли опору, а подчас и голову. Где они сейчас? Как сложилась их судьба? Один из них — мой собеседник.

Хотел почувствовать себя настоящим мужиком

— Александр, в недавнем прошлом Вы — офицер российской армии.  Расскажите, почему выбрали этот путь?

— Я родился и вырос в Коврове. Мама и папа всю жизнь проработали на местном электромеханическом заводе, мама — инженером, папа — термистом высшего разряда. Моя трудовая дорожка, как говорится, была уже протоптана ими. Я окончил Ковровский энергомеханический техникум. Но полученная специальность не очень нравилась. Проработав на заводе всего несколько месяцев, я решил резко изменить свою жизнь и подал заявление в Ярославское высшее военное финансовое училище имени генерала Хрулёва. Почему? Наверное, привлекла романтика армейской службы, хотел почувствовать себя настоящим мужиком. Я ведь воспитывался в те годы, когда к армии было уважительное отношение. Училище окончил с отличием... Мне дали возможность выбора военного  округа для службы. Я предпочёл Московский и был направлен  в посёлок Мулино Нижегородской области. А оттуда через некоторое время — в 166 Тверскую бригаду.

Став профессиональным военным, Вы, бесспорно, предполагали, что можете оказаться в боевой обстановке. И хотя Московский округ гарантировал спокойную службу, Вы оказались на войне. Конечно,  события в Чечне — это несколько иная история. Но ведь там стреляли, убивали. Как туда попали?

— Я получил военное   образование. Моя специальность — финансовое обеспечение войск. И когда  меня командировали на три дня в Моздок, а оттуда — в Шали  для того, чтобы я рассчитал солдат-срочников, уволенных с военной службы, я должен был подчиниться приказу. Но поскольку там шла война, три дня растянулись на несколько месяцев. В феврале 1996 года я собирался возвращаться домой, но пришло распоряжение из штаба о продлении командировки. Меня обязали выдавать деньги в качестве аванса за два месяца  тем, кто там служит. Получив деньги в аэропорту, я с колонной прибыл в Шали.

— Но штабной работы не получилось?

— Когда ты находишься в боевой части, то неважно, какая у тебя должность. Там смотрят не на неё, а на погоны. Если офицер, то командуй. Я был лейтенантом и работал в соответствии с этим званием. Оформляя документы и выдавая деньги, одновременно помогал в несении боевой службы. Бывали случаи, когда сидел на коммутаторе. Бывали, когда  руководил деятельностью  срочнослужащих и контрактников. Когда они прибывали с блокпостов, организовывал их проживание, обеспечение, питание и всё остальное.  Конечно, в  рейды  и наступление не ходил. Но под обстрелы колонн и бронегрупп попадал, в засады — тоже, стрелять — стрелял, заградительный огонь вёл. Я был обычным военнослужащим, который защищал свою жизнь. Я жил в мотострелковых батальонах, в гаубичных самоходно-артиллерийских дивизионах. Работал в разведроте, в медроте, в батальонной связи, центральном боевом управлении, по блокпостам ездил. Я не знал, где заночую.

Рассказывая о своей службе в Чечне, Александр несколько раз просил выключить диктофон. Потому что правду о том времени он до сих пор не хочет  публично говорить. В интервью я оставила только хронологию событий. А по сути, поверьте, там было страшно. Конечно, завесу над происходящим журналисты тех лет пытались приоткрыть, но некоторые из них поплатились за это жизнью. В 90-е  годы вся страна «стояла на ушах». И Чечня — не исключение. Всё смешалось в душах людей. Где «свои», где «чужие»? С какой стороны ждать пулю? И чем она будет начинена? Ужасает, что наши ребята были порой брошены на произвол судьбы. Вот только один факт. Отслужившие свой срок солдаты, получившие документы и деньги, добирались домой в одиночку, без сопровождения, проходя  через селения, напичканные боевиками. Следы расстрелянных и пропавших без вести терялись. И только матери, бросившиеся в Чечню спасать своих сыновей, могли отыскать их.

Серый и красный — это цвета памяти о Чечне

— Александр, каким был Ваш путь  домой?

— Трагическим. Последнее, что я помню, это число:  30 апреля 1996 года. Подумал, скоро 1 Мая. Организуем шашлычок. Что случилось потом, не знаю. И как меня нашли, тоже не знаю Я начал понимать, что нахожусь в больнице, месяца через два с половиной. Оказывается, меня самолётом  доставили в Подольск, в Центральный госпиталь Министерства обороны. Забыл своё имя,  свой родной русский язык. Меня мама  всему учила заново. Да  и её я не сразу вспомнил.  Спрашивал её девичью фамилию

Что же всё-таки случилось с Вами?

— Думаю, что мы попали в засаду. Бандиты решили, что я убит,  и сбросили меня с большой высоты вниз. Скорей всего, с дома. Я сломал обе руки. У меня был перелом основания черепа. Сломаны рёбра. Внутренние органы — всмятку. Когда очнулся, мои руки были в гипсе. Меня выхаживала мама. Она перебралась жить в Подольск, чтобы быть со мной рядом. Врачи  сказали, что я никогда не буду видеть, никогда не буду слышать, левая рука не будет работать. В  августе меня  выписали из  госпиталя. Я приехал домой в Ковров. Потом мы с мамой отправились в Мулино, в ту часть, к которой я был прикомандирован. Мне дали денег. Сказали: отдыхай, восстанавливайся. Из вооружённых сил  уволили только в 1997 году.  Началась борьба за возвращение зрения. Самые сложные — 1997 — 1998 годы. Мы с мамой ездили по разным глазным клиникам. Операцию делали в Калужском филиале «Микрохирургии глаза». Результат нулевой. Теперь я понимаю, что у меня был  перебит зрительный нерв.  Сейчас один глаз совсем не видит, на другом — только светоощущение. Моё окошко светлое, которое помогает при ориентировке.

Каковы были Ваши первые ощущения после возвращения памяти? Вы ведь уже не видели, и многое могло стереться?

— В моём подсознании та жизнь до сих пор ассоциируется с серым цветом. Равнина, поле и серое небо. Такое впечатление, что там никогда не было солнца. Правда, ещёостались в памяти мозаичные картинки на автобусных остановках: женщины в красных платках, дети в красных галстуках. Серый и красный — это те цвета, которыми окрашена моя память о том времени.  А один раз летел на вертолёте. Мне было страшно. Внизу — поле, изрытое взрывами. И если я правильно помню, там был памятник лётчикам ВОВ в виде самолёта. Поле перепахано, а самолёт сохранился.

Если бы не мама, сошёл  с ума

— Вы сейчас молодой, энергичный, красивый человек. Трудно представить, что ещё недавно после перенесённых травм были беспомощным инвалидом. Да и психологический стресс мог сломать любого. Язык не поворачивается спросить Вас о том, каким был  процесс Вашего восстановления. Потому что это не восстановление, а борьба за жизнь. И справедливее переформулировать вопрос так: как Вы собирали себя?  

— Очень тяжёло. Много месяцев лежал в больнице. Врачи делали всё, что могли. А мама, которая всегда была рядом, своей любовью и заботой буквально толкала меня  к свету. Она спасла мне руки. Уже когда я был дома,  делала мне массаж в воде. Сгибала, разгибала. Поручала мне мытьё посуды, заставляла играть на баяне. Я ведь окончил музыкальную школу. Постепенно руки ожили, начали работать. Тоже и с ногами. Втайне от мамы я начал ходить с тростью. Правда, на ту дорогу, которую преодолевал за пять минут, потратил 45. Но сам факт  порадовал. Потом слух наполовину восстановился. Стал заниматься спортом. Правда,  без всякой  системы. Мама  молодец! Без неё я бы сошёл с ума. Я тогда  не знал, как жить.

Вам надо было начинать с нуля и  трудовую деятельность. Ведь профессия финансиста, да и первая специальность электромеханика, требовали хорошего зрения и оказались недоступными для Вас.  Что предприняли в этой ситуации?

— Я сразу понял, что безделье для меня губительно. Выбрал традиционное для незрячих направление. В 1999 году пошёл учиться на юриста в Современную гуманитарную академию.  Мама диктовала информацию на кассеты. В 2001 году успешно её окончил, меня взяли в Ковровский филиал академии преподавателем международного права. С 2002-го по 2006-й работал в  транспортном колледже преподавателем юридических дисциплин. С 2005-го по 2007-й был юристом и заместителем директора по реабилитации на местном УПП ВОС. Потом устроился юрисконсультом в частную медицинскую компанию, где работаю и сейчас.  Чтобы продолжить юридическое образование — у меня была только степень бакалавра, что недостаточно для статуса хорошего юриста, —  поступил учиться  в Московскую финансово-юридическую академию. Учебную программу одолел за полтора года вместо положенных трёх. Один раз за шесть дней сдал 22 экзамена. И все на «отлично».  Диплом у меня тоже с отличием.

 —Работа юриста не такая простая. Нужны не только знания законов, но и умение убедительно говорить.  Как Вы с этим справляетесь?

— Тренирую память. Не пользуюсь подсказками, не подглядываю, а держу всю информацию в голове. Без этого нельзя, особенно незрячему юристу. Ведь приходится выступать в арбитражных судах, защищая интересы своей организации. Доказывать правоту надо убедительно и красиво. Когда работал на УПП,  пришлось разбираться  в сложном экономическом споре. Коллектив выполнил работу, а её не оплатили. Я добился, чтобы фирма-заказчик возвратила долг.

 — Судя по Вашему рассказу, Общество слепых не оставило Вас в беде. В чём заключалась его помощь?

— Весной 1998 года я вступил  в Общество слепых. И региональная, и местная организации  помогли мне в том плане, что научили жить без зрения. У меня были плохие мысли. Я пережил отчаяние, депрессию. Но теперь  знаю, что всё было не так плохо. Я стал участвовать в конкурсах «КИСИ». Первый раз это было в апреле 2003 года в Москве. Наша команда заняла то ли восьмое, то ли седьмое место из 15. Член жюри, композитор Владимир Шаинский, заметил меня, ему понравился созданный мной образ Юрия Долгорукого, и он вручил мне кассету с песнями.  Потом мы два раза занимали первое место по России. Один раз в Петербурге. Я тогда изображал Петра I. Второй раз пели песню о Коврове. Я играл на баяне. Женщины пели, танцевали. В Обществе я выучил шрифт Брайля. За три дня. Правда, мне не объяснили, что надо левой рукой читать. Я до сих пор пользуюсь только правой. Освоил компьютер с помощью одного слепого программиста. Он мне продал в 2001 году первый «Пентиум», я научился на нём работать. Но, к сожалению, овладел только текстовым редактором. Как юристу мне нужна информация, Интернет и всё остальное. Поэтому поехал на курсы в «Реакомп», где этому всему очень хорошо учат. Спасибо региональному правлению, что меня сюда направили. В составе команды МО ВОС я участвовал в городских спортивных соревнованиях, также ездил в Дивеево на конкурс по туризму среди инвалидов по зрению. Правда, первые места мы не занимали, но я научился бегать, купаться в холодной воде. Дома стал обливаться ею. Вообще люди, работающие с инвалидами, у нас в городе очень отзывчивые. Помню, председатель местной организации ВОИ, когда узнал, что у меня на баяне расклеились клапана, посадил меня в машину, отвёз к мастеру, который отремонтировал баян. Потом я играл на нём в прямом эфире  на радиотелемарафоне, исполнил песню «Тёмная ночь». Мне подарили от города «говорящий» телефон. Я член бюро Ковровской МО ВОС, председатель реабилитационной комиссии, раз в месяц провожу занятия в школе здоровья.

Ревел, карабкался по стене, ходил, опираясь на стул

 — Александр, знаю, что недавно судьба  вновь испытала Вас на прочность. Что произошло?

—  Наверное, я забыл, что больной,  в какой-то момент перестал заниматься собой. В начале 2010 года меня парализовало. Я  опять потерял светоощущение, слух, у меня отказали мочевой пузырь и кишечник. Атрофировались все мышцы. Не мог ходить. Начались уколы, анализы, капельницы. Из больницы меня выписали, а домой несли на носилках. Когда посадили на кровать, я заревел. Потом меня повели в ванну, помыли, подстригли под ноль.  Спасибо жене, маме, родственникам, друзьям. Они меня поддерживали. Я ревел, карабкался по стенке, ходил,  опираясь на стул, табуретку. Мама и жена делали массаж, растирки, гимнастику. Вроде бы встал на ноги, хотя правая нога до конца не восстановилась. Теперь каждые полгода я лежу в неврологии на профилактике.

— Это беда изменила Вашу жизнь?

— Если вы хотите узнать, сломался ли я на этот раз, то отвечу, что нет. Работу не оставил. Да и вообще, образ жизни не изменил. Меня радует, что я смог приехать сюда в «Реакомп». Это моя первая длительная  поездка после 2010 года... Жена по-прежнему меня поддерживает. В прошлом году мы с ней заняли второе место по Владимирской области на семейном конкурсе «Рука об руку».  Играли сказочный мюзикл. Сейчас нас направили представлять область на всероссийский интерактивный конкурс «Два крыла». Надеемся занять хотя бы пятое место, чтобы  первого декабря поехать в Иваново на финал.

С первой встречи понял,

что Алёна будет моей женой

Во время беседы Вы несколько раз с большой теплотой отзывались о жене. Расскажите о ней подробнее.

— Эту девушку мне послал как награду Господь Бог. За все мои страдания. Мы с ней встретились необычно.  Она написала в газету объявление о  желании познакомиться с мужчиной. Я собирал такие вырезки. У меня их было много. Но почему-то  решил позвонить именно по этому номеру. Я был не единственный из позвонивших. Но она выбрала для встречи  меня. Однако на первом свидании я прошёл мимо девушки... Потом вернулся, остановился рядом. И вдруг почувствовал озарение. Как будто увидел будущее. Было такое ощущение, что стою рядом со своей женой и матерью своих детей. Так и получилось. Я сразу предупредил,  что не вижу. Но она сказала, что отсутствие зрения не является препятствием для знакомства. Главное, чтоб  человек был хороший. На свидание я пришёл с тростью. Она предложила побеседовать в кафе. Я сказал, что не вижу меню. Она всё сама заказала. По специальности Алёна бухгалтер. Работала в казначействе. Сейчас перешла в центр занятости населения. Я с 1971 года рождения, она  — с 1982. В 2005 году мы поженились. Весной 2008 года у нас  родился сын Андрей. Хороший мальчик. Звонит мне: «Папа, приезжай, а то с кем я буду играть в «привидения». Эту игру он придумал сам. Подходит ко мне, трогает за плечо. Я спрашиваю, кто это? Он отвечает: «Никого нет, тебе показалось». Чтобы доказать, что это не привидение, я должен поймать его. Мы начинаем бегать по квартире.

 —Вы и жена пишете стихи. О чём они?

— Конечно, о любви. Мы дарим их друг другу  на дни рождения, на праздник семьи, любви, верности.  Вот несколько строк из стихотворения, посвящённого Алёне:

                   Ты приснилась мне ландышем белым,

Чистой каплей прозрачной росы.

                   Я увидел тебя очень близко,

И я понял: сбылись все мечты….

                   Полюбил тебя очень сильно.

                   А за что, не скажу я тебе.

                   Да и сам я ответа не знаю.

Видно, дело всё в нашей судьбе.

А вот её ответ:

                  Как белой розы  нежный цвет,

                  Чиста любовь моя.

                  Она прекрасна, как рассвет,

                  Как песня соловья.

                  Скорее, высохнут моря.

                  Рассыплется гранит,

                 Чем без следа любовь моя

                 Исчезнет, отгорит.

Замечательная девчонка! Любимая наша песня — «Старый клён». С  Алёной мне легко, комфортно.  Она никогда не комплексует по поводу моей слепоты. Мы с ней даже в школе танцев занимались. Она научила меня танцевать вальс, фокстрот. А вот танго я, к сожалению, не освоил.

Страдания  — это не наказание, а испытание

 — Александр, в народе судьбу нередко называют «злодейкой». По отношению к Вам она порой безжалостна. Несмотря на щедрые подарки, её тяжесть перевешивает.  Жалуетесь ли  на неё? Хотели бы чего-то другого?

— Это не судьба тяжёлая. Это мои испытания. Переход с одной ступени на другую. Как говорят, человеку даётся ровно столько страданий, сколько он может вынести. Я их вынес. Один знакомый сказал мне, что он поставит мне при жизни памятник как человеку с самым большим оптимизмом. А почему бы и нет?

— Но ведь Вы не будете отрицать, что страдания меняют человека. Как они повлияли на Ваше внутреннее состояние? 

—  Раньше у меня всё получалось. Я считал, что мне всё дозволено. Всё, что задумаю, обязательно получится.  Я всегда хотел быть первым. Участвовал в олимпиадах по математике, по черчению, занимался штангой, стрельбой. Понимаю, что это был юношеский максимализм. В 1997 году женился  первый раз,  это был короткий брак. Без детей. Я тогда  просто  хотел доказать всем, что что-то могу, в том числе, и в этой сфере.

Когда психоз закончился,  мне важно было почувствовать, что я живой вопреки всем несчастьям. Мне больно, а я улыбаюсь. Однажды танцую, пою, а у меня слёзы текут. Мама спрашивает: тебе больно? Я отвечаю: да, мам. Когда познакомился с Алёной,  понял, что надо жить  не на зло, а для кого-то. Теперь живу для жены, для сына, для мамы. Изменился я и в интеллектуальном плане. Одна знакомая сказала, что у меня зашкаливает  уровень познавательной активности. Но так интересно узнавать новое, читать, восхищаться! Быть в центре жизни.

Думаю, что испытанием для Вас стала и  реабилитация.  Не так-то легко приспособиться к жизни в новых условиях, особенно если незрячий человек не собирается быть зависимым от окружающих. У Вас было  не очень много времени, чтобы доказать это.  Что  умеете делать самостоятельно?

— По улице один хожу. У себя в городе все маршруты знаю. До работы — 1096 пар-шагов. Пар-шаг — это счёт через шаг, когда считают только одну ногу. Это армейская методика... До местной организации ВОС — 1234 пар-шагов...  До больницы — 850.  В магазине могу сам расплатиться за покупку. Все купюры разложены по разным карманам в определённой последовательности. Дома старюсь помогать по хозяйству. Правда, бывают и курьёзы. Однажды решил устроить сюрприз близким, воспользовавшись новым мощным пылесосом. А когда они пришли и увидели результат, то руками всплеснули: мусор был разбросан повсюду. Узнав, в чём дело, объяснили, что я забыл вставить колбу для его сбора. Посуду могу помыть, натереть овощи на тёрке, бельё развесить. Бужу всех по утрам. Заставляю делать зарядку.

То есть всему учились сами, минуя Волоколамский центр реабилитации слепых?

— Меня  однажды направляли туда. Но я тогда преподавал в колледже. А там очень строгая дисциплина, и отпрашиваться на долгий срок не решился. Стал реабилитировать себя сам.  В пространстве ориентируюсь по внутреннему  голосу. Он мне говорит: стой! Если  не послушаюсь и пойду дальше, то обязательно встречу препятствие или упаду в яму.

— Хочется поехать в ЦРС?

— Конечно! Я хочу съездить ещё раз и в «Реакомп» на компьютерные курсы второй и третьей ступени. Я бы хотел сам преподавать. Например, обучать пенсионеров, инвалидов.  Хотел бы попасть на курсы менеджмента, чтобы иметь возможность работать в структуре ВОС. Не знаю, что впереди. Нет, знаю: впереди  у меня счастливая жизнь.

Сильным даётся радость

— Александр, несмотря на то, что Вы с годами внутренне изменились, одно осталось неизменным. Вы не растеряли своего оптимизма. В Вас очень много позитива. Чему  сейчас радуетесь в жизни?

— У меня недавно спросили: как бы я закончил фразу  «Я горжусь тем, что…» В настоящее время  ответил бы так: «Я горжусь тем, что  живу».  Мне не страшно оглядываться в прошлое, и я не боюсь смотреть в будущее. Я не знаю, сколько мне отпущено впереди — день, месяц, тридцать лет. Надеюсь, что побольше, потому что хочу станцевать на свадьбе своего сына. Может быть, понянчить внуков. Радуюсь каждому мгновению. Вот сейчас разговариваю с вами и испытываю столько удовольствия! Скоро увижу жену, сына. Радуюсь, что могу теперь пользоваться Интернетом, находить нужную информацию, общаться. Я приеду и прочитаю интересные книги. Они у меня  уже скачены на флешку. Меня радует, что я работаю, радуюсь, что люблю жену, и она меня любит. Что мы всей семьёй ходим в парк, что  вместе с сыном качаемся на качелях. Поедаем тайком от жены мороженое. Делаем «секретики». Это так интересно!

— А что огорчает?

— То, что на нашем Ковровском предприятии, которое раньше выпускало тросы для мотоциклов, работали 600 инвалидов,  сейчас — только 30. Это ненормально.  Когда    я сидел дома, то деградировал в геометрической прогрессии, поэтому и пошёл учиться. Один человек мне сказал: «У тебя не такое большое сердце, чтобы вмещать  всех детей Африки». Но я действительно переживаю за судьбу незрячих! И готов потрудиться во благо их. В бытовом плане огорчают ссоры, конфликты. Не люблю этого. Когда учился на юриста, прошёл курс конфликтологии. Оказывается, люди дерутся, ругаются только на четвёртой стадии конфликта. А на первых трёх его можно предотвратить. И самый лучший        способ — это сотрудничество, тогда обе стороны могут победить. И будут довольны. Я стараюсь следовать этим советам.

— Что сделает Вас  по-настоящему счастливым?

—  Чтобы были здоровы и счастливы  мои близкие люди. Чтобы сын  получил хорошее высшее образование.

Говорят, что человек, много переживший, становится добрее. Правда, в наш меркантильный век  не каждый отважится признаться в этом, а тем более совершать добрые дела. Конечно, по отношению к Вам эти рассуждения некорректны, ведь Вы сами нуждаетесь в помощи. Но спрашиваю потому, что предвижу положительный ответ. Вы помогаете людям, занимаетесь благотворительностью?

— Да, как юрист бесплатно консультирую  нуждающихся. Да и в других вопросах помогаю.

— Что является для Вас самой большой проблемой на сегодняшний день?

— Нехватка информации. И в профессиональной деятельности её никогда много не бывает, и при подготовке к конкурсам, в которых я очень люблю участвовать,  это ощущается.  Но надеюсь, что теперь Интернет  поможет решить проблему...

Мы беседовали с Александром Семёновым в июле, когда он учился на компьютерных курсах в «Реакомпе».  Его рассказ произвёл на меня очень сильное впечатление.  Господь Бог не позволил ему умереть. Он выбрался с того света. С помощью  врачей, родных  заново сделал себя, собрав по кусочкам и тело, и душу. Ему только 40 лет, а  он уже  настрадался на много десятилетий вперёд. Его  оптимизм восхищает. «Я горжусь тем, что живу». Одна эта фраза чего стоит!  Он знает то, что неведомо другим. Он увидел жизнь с другого ракурса и почувствовал особый вкус обычных житейских радостей.  Здоровья, удачи ему и его семье.

Валентина Дмитриева

        ВО ТЬМЕ ОДИНОЧЕСТВА

              ЛИРИКА СТРАНСТВИЙ

Ступаю по знакомым ароматам,

На звуки опираюсь, как на трость,

Не радуясь рассветам и закатам,

Ведь я повсюду лишь незваный гость!

Ищу на ощупь тихого приюта —

Пристанища на муторном пути,

Но, кров найдя, тоскую почему-то

И вновь спешу  в неведомость уйти.

Корни многих привычных терминов и понятий таятся в античности. Широко известные факты позволяют сделать мотивированные предположения в отношении некоторых слов и выражений с занимательной историей. Римский император Гай Юлий Цезарь Август Германик был современником ИисусаХриста. Он также известен по личному прозвищу «Калигула», что значит «сапожок», а по латыни  caligula — уменьшительное от caliga. Этот не слишком лестный агномен закрепился за ним, когда отец брал его в армейские походы. Там мальчик, подражая легионерам,  носил испытанные  в длительных маршах калиги. Эти прочные и удобные полусапоги  состояли из кожаных чулок и сандалий, толстая подошва которых была покрыта шипами, а переплёты ремней доходили до колен.

Следует заметить, что у наших предков существовали тесные связи с Западной Европой ещё задолго до Крещения Руси. Сохранились сведения, что на финише шестого века трио гусляров «гастролировало» по Фракии. Славяне даже выступали перед императором Византии Маврикием. Тогдашние странники, отправляясь по святым местам, обували подвязные сандалии — тоже «калиги». Смиренных паломников  называли попросту «каликами» — по их обуви.  Она представляла собой треугольный кусок кожи, который стягивался ремнём по подъёму  стопы.

Впрочем, в «мёртвом языке» сохранилось существительное «caligo» — «калиго», что переводится как «мрак» или «мгла», а  в  переносном  значении — «несчастье». Видимо, как раз поэтому лишённых света тотальников издревле называли «тёмными». Сразу вспоминается великий князь московский Василий Второй Васильевич, который в 1446 году был ослеплён по приказу мстительных конкурентов. Его обвиняли в несоразмерном увеличении податей, любви к татарам и лишении зрения  князя Василия Косого. Упрёки, в общем-то, были частично справедливыми. Так что на практике был всего лишь осуществлён древний принцип: «Око за око!» После богопротивного злодеяния, совершённого в Троице-Сергиевой Лавре, монарх получил прозвище «Тёмный» и, несмотря на это, вполне успешно правил ещё 16 лет.

Выходит, что приобретённые официальные добавления к именам римского диктатора и московского властителя на латыни созвучны, а в их значениях — ничего общего. Ежели сделать соответствующий перевод с древнегреческого языка, то в «когорту знаменитостей» смело можно включить и философа Гераклита из Эфеса, которого аналогично прозвали за глубокомысленность и неясность  излагаемых идей. Кстати, соотечественники предлагали учёному титул наследственного царя–жреца, но он отказался.

Подробности превращения латинизмов  в русскоязычный фразеологизм «калики перехожие» можно почерпнуть в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Логика подсказывает, что этот «корпоративный» термин, преимущественно множественного числа, позднее мог постепенно преобразоваться и в увечных «калек», ведь чередование гласных свойственно русскому языку. Возможно, внешне и структурно похожие слова — «одного поля ягоды».

В Средневековье на славян обрушивались бесконечные тяготы удельных междоусобиц. Кроме того, кочевые супостаты разоряли и увечили оседлое население, разносили трахому и другие заразные хвори. Потеря зрения становилась заурядным делом. Поневоле ослепшие простолюдины шли в нищие. По Далю, это слово произошло от  сокращённого «неимущие». Рушились вековые устои и рвались налаженные связи. Новости в глубинке обычно узнавали от странников, исполнявших функции нынешних СМИ и почты. К незрячим относились с почтением, потому что из-за недуга они не представляли опасности для окружающих, ведь тогда боялись сглаза. Молва даже наделяла их особым  ведением, создавая вокруг них атмосферу таинственности и мистики. У каждого сказителя имелась привычная торба с нехитрым скарбом и подаянием, а ещё драгоценные грамотки: поначалу берестяные или пергаментные, а затем и бумажные. Публичные выступления ходоки украшали пословицами да прибаутками. В терема, избы и придорожные постоялые дворы набивались благодарные слушатели, оделявшие «гонораром» искусных говорунов. Издревле зажиточные соплеменники жертвовали им часть излишков, что постепенно  стало считаться религиозной добродетелью. Традиционное подаяние превратилось в милостыню.

Христианские правила запрещали  возводить «ущербных глазами» в сан  священнослужителя. Даже в монастырские послушники их брали крайне редко. Зато Церковь предоставила «нищей братии»  свою паперть. Из безликой массы калек слепцы выделялись сообразительностью и жаждой знаний. Иноки быстро поняли, что их можно приспособить к «душеспасительному служению». Грамотеи в рясах подбирали темы, подходящие для  песенного переложения, читали вслух библейские тексты. «Учившимся у Бога» пересказывать услышанное было «зело лепо».

«Золотой век русской литературы» ознаменовался обострённым интересом великих лириков к обездоленным и жалким людям, оказавшимся один на один со своими неурядицами и печалями.В активе «обезноженного слепца» Ивана Козлова есть «Киевская повесть» в стихах «Чернец» с ярко выраженным «православным колоритом», которая  была восторженно встречена современниками. Вяземский весной 1825 года в пылу увлечения даже писал приятелю: «Я восхищаюсь «Чернецом»: в нём  красоты  глубокие,  и  скажу  тебе  на  ухо  —  более чувства, более размышления, чем в поэмах Пушкина…» В свою очередь, Александр Сергеевич по получении от автора «Русской романтической поэмы» обратился к нему с рифмованным посланием:

«Певец, когда перед тобой

Во мгле сокрылся мир земной,

Мгновенно твой проснулся гений,

На всё минувшее воззрел,

И в хоре светлых привидений

Он песни дивные запел…»

Сам Иван Козлов, несмотря на  редкое для слепых семейное благополучие, чувствовал своё внутреннее родство с одиноким страдальцем. Видимо, в сочинённой трагедии зрячего бунтаря, а впоследствии покаявшегося грешника,  выплеснулась боль глубокого инвалида.  Он выразил отношение к собственному персонажу в стихах:

«О, сколько раз я плакал над струнами,

Когда я пел страданье Чернеца,

И скорбь души, обманутой мечтами,

И пыл страстей, волнующих сердца!

Моя душа сжилась с его душою:

Я с ним бродил во тьме чужих лесов;

С его родных днепровских берегов

Мне веяло знакомою тоскою…»

Михаил Лермонтов не раз в прозе и поэзии обращался к проблемам неустроенных незрячих:

«У врат обители святой

Стоял просящий подаянья

Бедняк иссохший, чуть живой

От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою!»

Содержание душещипательной миниатюры «Нищий» особым образом перекликается с более поздним произведением, имевшим противоположный смысл:

«Он вас не зрел, но ваши речи,

Как отголосок юных дней,

При первом звуке новой встречи

Его встревожили сильней.

Тогда признательную руку

В ответ на ваш приветный взор,

Навстречу радостному звуку

Он в упоении простёр…

Но да сойдёт благословенье

На вашу жизнь за то, что вы

Xоть на единое мгновенье

Умели снять венок мученья

С его преклонной головы».

Иван Никитин тоже отдал должное непроглядной изоляции с роковыми последствиями:

 «Давно уж не вижу я солнца и неба,

Не знаю, как мир и живёт, и цветёт,

Как птица, не сею зернистого хлеба,

Пою и ночую, где Бог приведёт…»

На протяжении столетий мало что менялось. В начале двадцатого века по просторам России также брели каличьи ватаги во главе с опытными «атаманами». У Сергея Есенина встречаем описание подобной артели:

«Проходили калики деревнями,

Выпивали под окнами квасу,

У церквей пред затворами древними

Поклонялись пречистому Спасу…»

Бездомные «христорадники» сохраняли творческое наследие минувших поколений. Воистину народные инструменты породили массовое движение певцов-сказителей, которые побирались под аккомпанемент гуслей звончатых, бандуры, кобзы или колёсной лиры. Уместно процитировать Владимира Короленко: «Один вертел рукоятку примитивного инструмента: деревянный валик кружился в отверстии пустого ящика и тёрся о туго натянутые струны, издававшие однотонное и печальное жужжание. Несколько гнусавый, но приятный старческий голос пел утреннюю молитву…»

Обычно тотальники ходили друг за другом на подобии упряжных лошадей, можно сказать, цугом. Они составляли своеобразный живой «поезд». При этом каждый клал ладонь на плечо идущего впереди. Позже стало «модным» держаться за трости спутников, зафиксированные в горизонтальном положении. Разорвать такую «караванную гусеницу» было непросто, но громоздкая конструкция отличалась уязвимой неповоротливостью. В настоящее время большинство тотальников предпочитают держать ведущего проводника под руку. Если провожатая — дама, цепляться за локоток особенно удобно. Вот  хрестоматийное описание нестандартной ситуации, когда скитальцы, словно звенья цепи, составляли единое целое, сохраняя полную автономию, без непосредственного осязательного контакта или твёрдого соединения: «Впереди, постукивая перед собою длинной палкой, шёл старик с развевающимися седыми волосами и длинными белыми усами. Лоб его был покрыт старыми язвами, как будто от ожога; вместо глаз были только впадины. Через плечо у него была надета широкая тесьма, привязанная к поясу следующего. Второй был рослый детина с желчным лицом, сильно изрытым оспой. Оба они шли привычным шагом, подняв незрячие лица кверху, как будто разыскивая там свою дорогу. Третий был совсем юноша, в новой крестьянской одежде, с бледным и как будто слегка испуганным лицом; его шаги были неуверенны, и по временам он останавливался, как будто прислушиваясь к чему-то назади и мешая движению товарищей…» Уже по данному фрагменту понятно, что артельщики очень  разные и по внешнему  виду, и по характеру. Их индивидуальность  резко выпирает, наглядно демонстрируя обособленность странников. Буниным был создан очередной правдивый портрет потерявшегося в безысходности жизни россиянина:

«Вот он идёт просёлочной дорогой,

Без шапки, рослый, думающий, строгий,

С мешками, с палкой, в рваном армячишке,

Держась рукой за плечико мальчишки…»

Строки Владислава  Ходасевича дополняют типичную картину неприкаянности:

«Палкой щупая дорогу,

Бродит наугад слепой,

Осторожно ставит ногу

И бормочет сам с собой…»

Явно слабо знакомый с жестокой повседневностью мытарств инвалида, Валерий Брюсов беззастенчиво признаётся:

«Люблю встречать на улице

Слепых без провожатых.

Я руку подаю им,

Веду меж экипажей.

Пошёл без провожатого

В путину он далёкую;

Не примут ли там старого

С обычными попрёками?..»

На Руси издавна особым почтением пользовались мастеровитые профессионалы и мужественные защитники Родины. Когда в человеке соединялись талант и решительность, он становился настоящим лидером сельской общины, городского коллектива или воинского отряда. Слепота или другое увечье иногда только добавляли авторитета подобному универсалу. Вопреки скудости летописных и археологических источников подлинные бездомные «барды», участвовавшие в боевых походах  минувших столетий, поныне  пользуются «романтичной популярностью». Вот и былинный Боян,  или, точнее, Баян, своей загадочностью и полным отсутствием сведений о личной жизни уж очень смахивает на легендарного эллина Гомера. Самозабвенный гусляр воспевал доблесть удельных князей, стойкость витязей и трудолюбие простолюдинов  Киевской Руси, однако  реальность старославянского творца, Божьей милостью объединившего типичные признаки многих народных сказителей, поныне  подвергается сомнению, так же как и подлинность самого «Слова о полку Игореве».

В повести «Слепой  музыкант» упоминается  молодой бандурист Юрко. Несмотря на «беспросветное существование», он отважно сражался и погиб вместе с атаманом Карым. Соратников и похоронили рядом. О славном прошлом малороссийского казачества поведала заброшенная могила защитников поруганной Отчизны. У завсегдатаев боевых походов, забывших тепло родимых очагов,  неуютным оказалось даже посмертное пристанище. Рельефно-линейный шрифт — «унциал» помог Петрусю ощупью, сквозь слой лишайников, разобрать полустёртые буквы надгробия, недоступные зрячим. Воистину: «Слепой кончиками пальцев видит», а ещё: «Слепота мысли хуже, чем слепота глаза!»

Спустя десятилетия,  на революционном переломе символично зазвучал «Марш Будённого», слова которого  сочинил Анатолий Френкель под вычурным псевдонимом А. Д'Актиль. В когда-то культовой песне про красных кавалеристов есть такая знаменательная строчка: «Былинники речистые ведут рассказ…»

Поколение советских поэтов-фронтовиков активно разрабатывало тему «трагедийной будничности» войны. Ярким примером  неординарного поведения инвалида в экстремальных условиях стало стихотворение Алексея Суркова, написанное в 1942 году на основе реальных  событий. Как и «В землянке», подкупает его лиризм и правда жизни. Судите сами:

«Пришёл парнишечка чудной

В наш неуютный стан.

Тяжёлый ящик за спиной,

В том ящике баян.

Сосновой палкой впереди

Нащупывает путь.

Зовёт и просит: «Проводи

К бойцам куда-нибудь…»

Противоречащий здравому смыслу патриотичный порыв любимца воздушно-десантной бригады Михаила Попова венчается подвигом самопожертвования:

 «Всё ближе рёв и топот, всё резче ветра свист,

На ощупь из окопа выходит баянист.

Сечёт свинец горячий, над полем сталь гудёт,

А он вперед, как зрячий, уверенно идёт…

Провыла мина волком, рассвет качнулся, мглист,

И, раненный осколком, споткнулся баянист.

Но в грохоте и вое та песня не умрёт.

К слепцу подходят двое, ведут его вперёд…»

В «знобком стиле» выдержаны и проникновенные строфы Эдуарда Асадова:

«Падает снег, падает снег —

Тысячи белых ежат…

А по дороге идёт человек,

И губы его дрожат.

Мороз под шагами хрустит, как соль,

Лицо человека — обида и боль,

В зрачках два чёрных тревожных флажка

Выбросила тоска…»

Рифмованный монолог воспринимается как личная исповедь перенёсшего стресс тотальника. Неприкаянному прохожему, брошенному на произвол судьбы, необходима срочная помощь. Бедная цветовая гамма и неизбывная горечь обособленности символизируют ослепление, не важно, духовное или физическое, прокладывая мостки сопричастности к строкам Суркова, в которых музыкантом разгоняется «окопная тоска», а герой тоже в одиночку идёт «сквозь чёрные снега». Финальный призыв только усиливает ощущение вакуума обречённости:

«И если встретишь его в пути,

Пусть вздрогнет в душе звонок,

Рванись к нему сквозь людской поток.

Останови! Подойди!»

Ярослав Смеляков тоже по-своему представил внутренний мир поздноослепшего:

«Он слышит ночь, как мать — ребёнка,

хоть миновал военный срок

и хоть дежурная сестрёнка,

его ведёт под локоток.

Идёт слепец с лицом радара,

беззвучно, так же как живёт,

как будто нового удара

из темноты всё время ждёт».

Константин Симонов в 1943 году описал возможный жизненный путь увечного ветерана:

 «На виды видевшей гармони,

Перебирая хриплый строй,

Слепец играл в чужом вагоне:

«Вдоль по дороге столбовой…»

Ослепнувший под Молодечно

Ещё на той, на той войне,

Из лазарета он, увечный,

Пошёл, зажмурясь, по стране…

Все люди русские хранили

Его, чтоб был он невредим,

Его крестьяне подвозили,

И бабы плакали над ним.

Проводники вагонов жёстких

Через Сибирь его везли.

От слёз засохшие полоски

Вдоль чёрных щёк его легли.

Он слеп, кому какое дело

До горестей его чужих?

Но вот гармонь его запела,

И кто-то первый вдруг затих…»

Арсений Тарковский вследствие ранения лишился ног. Возможно, поэтому на увечность у него был особый взгляд:

«Даром, что слеп, а доволен собой…

Ехал слепой со своею Судьбой…

Что-то ему говорила она:

Только и слов: «Слепота и война…»

Мол: «Хорошо, что незряч да убог,

Был бы ты зряч, уцелеть бы не мог.

Немец не тронул, на что ты ему?

Дай-ка на плечи надену суму…»

Из сталинских лагерей Николай Заболоцкий вернулся уже после Великой Отечественной. Безысходная ущербность его обездоленного «солиста поневоле» ужасает:

  «С опрокинутым в небо лицом, с головой непокрытой,

Он торчит у ворот, этот проклятый богом старик.

Целый день он поёт, и напев его грустно-сердитый,

Ударяя в сердца, поражает прохожих на миг…»

Наверное, в мрачном натурализме всех переплюнул Иосиф Бродский. Его манера изложения какая-то извращённо бодлеровская:

 «Плохо умирать ночью.

Плохо умирать на ощупь.

Так, значит, слепым — проще…

Слепой идёт через площадь».

Конечно, невозможно даже просто упомянуть все произведения на «социальную тематику». У  признанных классиков и популярных в своё время мастеров словесности, которые почти все были зрячими,  их довольно много, а ведь нельзя забывать и о любительском творчестве. Впрочем, даже ограниченный литературный материал позволяет вывести некоторые закономерности. Скажем, российские литераторы, создавая образы незрячих, частенько сверх меры подчёркивали ущербность персонажей. Причём названия их маленьких шедевров, как правило,  не отличались оригинальностью или хотя бы разнообразием. Пожалуй, первым в данном перечне должен стоять лермонтовский «Слепец», который: «Страданьем вдохновенный…» Почин гения поддержали Смеляков и Симонов. В творческом наследии Бунина, Брюсова и Заболоцкого встречаются стихотворения «Слепой». У  Никитина к общему корневому слову незамысловато добавлена профессиональная принадлежность: «гусляр». В свою очередь, Сурковым сочинена «Песня о слепом баянисте», а Бродский попросту написал странноватые «Стихи о слепых музыкантах». Хрестоматийная повесть Короленко лишь подтверждает общую тенденцию акцентирования внимания на отличительном физическом недостатке со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как будто отсутствие зрения автоматически превращает инвалида в диковинный экземпляр кунсткамеры, почти что в учёную обезьяну. Я ничуть не преувеличиваю. Ещё недавно наши земляки беззастенчиво тыкали пальцами в сторону тотальника с белой тростью, словно он чудо-юдо заморское. Сам не раз слышал детские вопросы: «Мама, этот дядя слепой? А как он ходит, если не видит?» Вслед за этим шли громогласные «взрослые» рассуждения о «несчастных страдальцах». Провожая  незрячего в метро или на переходе через улицу, многие сердобольные старушки или мужички навеселе почему-то беспардонно и навязчиво спрашивали: «Когда ты ослеп-то? Как же ты такой живёшь?» Посочувствовали, называется!

Впрочем, хорошо уже то, что славяне по традиции смотрят на незрячих со снисходительной жалостью, а порой и с уважительным интересом или даже восторгом. Такое положение противоположно западноевропейским реалиям. Там в  соответствии с жуткой книгой «Молот ведьм» всех «странных людей» с физическими аномалиями, отличавшихся от остальных особыми способностями или внешним видом, следовало считать «колдовским отродьем» и карать по всей строгости инквизиторских законов. В противоположность этой изуверской «инструкции к применению» в старинной летописи, найденной в православном монастыре, значится: «Кто  слепца   срящет (встретит случайно), будет  тому  беда…»

Специфическое отношение к страждущим калекам формировалось веками. Кошмарные образы есть и в русском фольклоре. Нашим предкам внушало утробный ужас Лихо-Злосчастье одноглазое. Взглянув на него, прохожий рисковал лишиться парного органа или части тела. По понятным причинам, тотальникам это чудовище не опасно, зато иногда выгодна «генетическая» память о нём, потому что мнительные пассажиры общественного транспорта до сих пор частенько стараются отодвинуться от инвалида по зрению, подсознательно боясь «заразиться чужим горем». Дышать становится полегче.

Ещё сразу бросается в глаза, что в  поэзии о «тёмных россиянах» нет практически ни единой сцены в доме, а к тому же  и об их семейном положении — ни звука. В основном, живописуются пешие скитания по мощёным трактам и просёлочным большакам,  блуждания по глухим тропинкам и неприметным стёжкам. Лишь изредка встречается стук вагонных колёс или скрип телеги. Провожатых тоже не густо. Обычно это случайные попутчики, а порой сироты или изгои — без кола и двора. Нередко объединяются «товарищи по несчастью», вынужденные сотрудничать «по производственной необходимости». Наша лирика, главным образом, навевает грусть. Впрочем, по сравнению с иноземной литературой, она гораздо добрее и всё-таки внушает надежду!

Фортуне понапрасну не переча,

Торю пространство вдоль и поперёк.

Нельзя предугадать, какая встреча

Сломает ход вещей в нежданный срок.

Бесчисленных событий вереница

Нанизана на кружево дорог,

Да только иногда в кошмарах снится

Очаг, который выстроить не смог.

          Владимир Бухтияров

НАУКА И ПРАКТИКА

ЛЮБОВЬ К МЕТАЛЛУ

(Окончание. Начало читайте в №№ 7,8)

Он становится оружейником

Помещение для стрелковой секции нашли. Стреляли пока из ветхих «вальтеров» и переделанных под малокалиберный патрон трёхлинеек. А Михаил настойчиво думал над конструкцией собственной системы.

Для начала поставил себе задачу: изучить все имеющиеся системы стрелкового оружия.  И он изучил их. Едва взяв в руки пистолет или револьвер, он мог сказать, что это за конструкция оружия, каков его калибр и кто автор системы. Обладая этими знаниями, можно уже было сделать первый шаг  к самостоятельному конструированию.

Но как выразить возникшую мысль графически? Как и в чём воплотить идею, чтобы затем чертёжник сделал чертёж, а слесарь перевёл его в металл?

Начался путь проб и ошибок, длинный и тернистый.

Поначалу Михаил вырезал детали пистолета из картошки и скреплял их спичками. Но этого хватало лишь на полчаса. Картошка высыхала, коробилась, уменьшалась в размере, а спички выпадали из расшатавшихся отверстий.

Потом пришла очередь попробовать большие куски мела. Но и тут ждала неудача. Из мела никак не удавалось изготовить мелкие детали — он предательски крошился.

Выход нашёлся внезапно и оказался поразительно прост. Почему бы не воспользоваться пластилином? Это старый знакомый Михаила. Ещё ребёнком он лепил  из него фигурки зверей и птиц…Теперь предстояло другое, более ответственное моделирование.

И первая же попытка увенчалась успехом: деталь, изготовленную из пластилина, легко «прочли» и чертёжник, и слесарь.

Но иногда мысль, творческая и нетерпеливая, опережала ход работы над моделями из пластилина. Конечно, пояснять свою идею с помощью схематических моделей лучше, чем на словах или на пальцах.  Бывало так, что идея уже сложилась в голове, и расчёт в уме сделан полностью, а объяснить — никак не получается.

Тогда Михаил диктовал чертёжнику, словно по слогам: вертикальная линия — столько-то миллиметров, вторая линия под таким-то углом к  ней — столько-то миллиметров, радиусом   дуга на столько-то градусов и т.д. Случалось диктовать в цеху, прямо на станок. Адская работа!

…Первой работой Михаила была винтовка, переделанная из боевой в малокалиберную, самозарядную. С помощью специального переключателя её  можно было переводить на автоматический огонь, как у ручного пулемёта. Магазин приставной, как у пистолета, на десять патронов.

Это было в марте 1934 года. Именно тогда Михаил принёс свою винтовку в Центральный совет ОСОАВИАХИМа. Этот образец ему помогли изготовить ученики фабзауча имени Орджоникидзе. Свою работу Марголин понёс прямо к председателю Центрального совета — Роберту Эйдеману. Тот был поражён: слепой изобретатель разработал новую модель самозарядной винтовки!

Через несколько дней её показали  знаменитому оружейнику Василию Дегтярёву. По его рекомендации и  по просьбе Эйдемана Михаилу дали возможность поработать на одном из их полигонов Главного артиллерийского управления. Через несколько месяцев родился новый, более совершенный образец оружия.

Малокалиберная винтовка на этот раз получилась столь удачной, что специалисты полигона использовали её для испытания качества патронов, в том  числе  иностранных.

Хвалили винтовку все, но потом, как всегда, мнения экспертов разделились. Одни считали, что самозарядная, а тем более автоматическая, винтовка для спорта не нужна: это, мол, будет лишний расход патронов.

В массовое производство малокалиберку Марголина так  и не пустили. Она осталась на осоавиахимовской испытательной стрелковой станции в Вешняках под Москвой.

Но Михаил уже почувствовал в себе уверенность: да, он может создавать новые виды оружия. Работая в цехах Центральных экспериментальных мастерских ОСОАВИАХИМа, он создал ещё несколько малокалиберных систем: малокалиберный пулемёт Детярёва для обучения стрельбе без расходования боевых патронов, самозарядный малокалиберный пистолет и даже однозарядный тренировочный пистолет калибра 4,5 мм.

Это оружие было больше похоже на игрушку. Устроено оно столь просто, что изготовить его можно было на обычном слесарном верстаке с тисками. А в качестве патрона Марголин применил обычный капсуль «Жавело»; к нему пластилином прикреплялась дробинка — и патрон готов.  Не было в конструкции даже специального выбрасывателя стреляной гильзы. Он оказался просто не нужен.  Силой отдачи после выстрела капсуль выбрасывался сам, одновременно взводя боевую пружину для следующего выстрела. Оставалось только вставить новый патрон.

Все эти работы стали ступенью к его главному делу — малокалиберному самозарядному спортивному пистолету. И, если первый его образец, изготовленный в 1933  году, представлял собой лишь переделку боевого пистолета Токарева, то через почти десять лет упорной работы получилась совершенно оригинальная конструкция, защищённая позднее авторским свидетельством.

Михаил Владимирович любил вспоминать, как пришла ему в голову основная идея конструкции пистолета — новый вид прицела.  Он ехал тогда в трамвае, и через открытое окно услышал, как кто-то командовал, видимо, шофёру грузовика, пытавшемуся въехать в узкие ворота: «Осторожнее, осторожнее — ворота не задень…»

И вдруг всё сразу стало ясно: затвор должен ходить под прицелом, а сам прицел следует укрепить на специальной скобе. Марголин еле дождался остановки.  Чуть ли не бегом он ворвался в свой экспериментальный цех. К счастью, Женя Фёдоров — прекрасный слесарь — был свободен. Через пару часов готовая конструкция нового прицела была укреплена на пистолете.

Несколько дней спустя пистолет испытали в заводском тире: кучность была прекрасной.  А начальник Главного артиллерийского управления  генерал-полковник И. Волкотрубенко, внимательно рассмотрев новую модель, сказал: «Поймал-таки Марголин свою жар-птицу!»    

Работа пошла быстрее. Через несколько дней Михаил держал в руках модель своего пистолета, изготовленную в металле. Теперь это изделие уже можно было показывать друзьям и сравнивать с другими видами пистолетов.

Почему одно оружие держать удобнее, стрелять из него легче, целиться проще, чем из другого? На этот вопрос нельзя ответить однозначно. Тут имеют значение и шаг нарезки ствола, и его длина, и форма рукоятки пистолета, и способ крепления прицела.

Три вещи соединил Марголин в своём пистолете: косую рукоятку — оружие удобно легло в руку, увеличил шаг нарезки ствола — пуля по нему пошла «спокойнее» и на пути к мишени стала отклоняться меньше, и — самое главное — совершенно новый способ крепления прицела. Это и было главным в его конструкции.

Как прицел крепился раньше?  Он помещался на затворе. Отдача после выстрела отбрасывала затвор назад — вместе с ним подавался и прицел. Затвор скользил в специальных пазах, через сотню-другую выстрелов он их расшатывал, линия прицел-мушка уходила в сторону — совсем немного, на доли миллиметра, но и этого было достаточно, чтобы оружие стало стрелять неточно.

Марголин поместил прицел на П-образной скобе над скользящим затвором. Прицел и мушка оставались теперь неподвижны друг относительно друга и точность стрельбы возросла. Такой способ крепления прицела был совершенно новым в мировой оружейной практике, впоследствии Марголин получил на него авторское свидетельство.

Но где его делать, этот пистолет? Выделенных для работы комнаты и слесаря было слишком мало. Спортивное оружие требовало высокой точности изготовления, а её можно достичь только в заводских условиях.

Лучшим местом в стране для подобной работы был Тульский оружейный завод — старинное детище Петра Первого. Но  дорога в Тулу шла через Москву, через Наркомат оборонной промышленности.

В одном из кабинетов Наркомата собралась авторитетная комиссия. Здесь были люди, чьи имена носили модели стрелкового оружия, находящегося на вооружении Красной Армии. Токарев, Дегтярёв, Симонов… Были  здесь и руководители Наркомата. Собравшимся предстояло определить, сможет ли слепой Марголин работать конструктором оружия на одном из основных оборонных предприятий страны.

Разговор начали издалека.

— Михаил Владимирович, — обратился к Марголину конструктор Токарев, автор знаменитого пистолета «ТТ», — не скажете ли нам, что это такое? — и протянул Михаилу массивную винтовку.

Не торопясь, Михаил «осмотрел» её, осторожно касаясь кончиками пальцев. Вещь была знакомая. Он сразу узнал самозарядную винтовку конструкции Симонова.

— Попробуйте разобрать, — предложил Токарев. — Сумеете?

— Разобрать можно всё, — спокойно ответил Михаил и принялся за работу. Он открыл затвор и, осторожно покачивая его стебель, стал извлекать из гнезда.

— Так не получится! — не выдержал сидевший рядом конструктор винтовки. Но Марголин уже извлёк затвор и вынимал боевую пружину. Симонов только покачал головой:

— По инструкции эта операция производится в три приёма.

— А я инструкции не читал, — спокойно заключил Михаил.

Он разложил разобранные части на уголке стола и сидел, ожидая дальнейших вопросов.

Несколько минут все собравшиеся молчали. Наконец Токарев, признанный старейшина тульских оружейников, спросил:

— Михаил Владимирович, от какого оружия этот патрон?

Марголин покрутил в пальцах латунный цилиндрик, нащупал ногтем непробитый капсуль.

— «Маузер», калибр, кажется, 7,65, — коротко определил он.

— 7,65? — переспросил кто-то. —  А поточнее…

— Можно и поточнее…

Марголин достал из кармана штангенциркуль и сжал пулю патрона его металлическими губками. Потом закрепил их винтом и, протянув инструмент Токареву, сказал:

— Фёдор Васильевич, снимите показания.

Все рассмеялись. Решение показалось неожиданно простым и лёгким. А Марголин продолжал:

— Работать я буду в коллективе, кругом всегда люди, думаю, никто из них не откажется помочь прочесть цифру на шкале прибора…

Он стоял перед памятником Петру Первому на территории Тульского оружейного завода. Возле цеховых корпусов шумели тополя. Над ними с криком носились птицы. Похоже, они слетались сюда со всей Тулы. Видимо, в их генетической памяти из поколения в поколение закрепилось, что здесь, на оружейном заводе, для них самое безопасное место, потому что с незапамятных времён тут действовал приказ одного из начальников завода, запрещающий на территории «…из ружей стрелять и кошек заводить». Птицы привыкли, что их никто не трогает, и выводили птенцов в нескольких шагах от оружейных цехов.

Здесь ему придётся работать. В этом старинном городе, матери оружейных городов. Знал, не сразу сложатся отношения с местными капризными мастерами, считавшими себя элитой оружейного мира. Но Марголин был не из тех, кто пугался заранее. Удивительно, но быстрее всех он сошёлся со знаменитым конструктором Коровиным, автором знаменитого пистолета ПК.  Это миниатюрное изящное оружие так понравилось Сталину, что он постоянно носил его в левом нагрудном кармане своего френча. (Пистолет И.В. Сталина конструкции инженера Коровина калибра 6,35 мм за № А-51799 до сих пор хранится в одном из музеев Москвы).

Было ли ему не по себе? Безусловно. Но он должен был приступить к работе и сделать её как можно лучше. Ведь первый шаг, тот, что даётся труднее всего, он сделал в Наркомате оборонной промышленности. Но на самом деле произошло это много раньше — 7 ноября 1928 года на Красной площади в Москве во время праздничного парада.

Тогда при райкоме комсомола Замоскворецкого района создали комсомольский батальон.  По мысли его создателей, хорошая строевая подготовка должна была логически завершать обучение в военном кабинете Михаила. Как образцовый по дисциплине и выучке батальон вместе со своим комиссаром Марголиным должен был принять участие в параде на Красной площади. Готовый к маршу, выстроен у Исторического музея. Четыреста комсомольцев в одинаковых чёрных морских бушлатах, туго перепоясанных кожаными ремнями, четыреста винтовок. И вдруг совсем незадолго до начала парада обнаружилось, что командир батальона внезапно и тяжело заболел.

Сразу стихли разговоры. Ребята растерялись: как быть, кто поведёт их по Красной площади? Лишь несколько секунд понадобилось Михаилу, чтобы взвесить все «за» и «против». И он сказал:

— Батальон поведу я…

Тихо так сказал, но все четыреста услышали. Никто не удивился, не возразил, да и когда было? Дирижёр сводного оркестра поднял палочку, и вместе с первыми тактами марша  раздалась звонкая команда Марголина:

— Шагом марш!

О чём  он думал, когда, выдерживая на себе взгляды тысяч людей, заполнивших площадь, стоявших на трибуне Мавзолея и трибунах для гостей, шёл по Красной площади? Может быть, о том, чтобы барабанщик, идущий в пяти шагах перед ним, не сбился с ритма. Ведь только на его дробь ориентировался Михаил, чеканя шаг по гранитной брусчатке. Только на свой слух он мог рассчитывать. Чуть замедлил шаг — сзади приблизился шум шагов марширующего батальона. Чуть ускорил — дробь барабана стала ближе. А он должен идти точно посередине: пять шагов от батальона, пять — от барабанщика. Так они и шли: маленький белобрысый, покрасневший от волнения барабанщик, Марголин и четыреста бойцов комсомольского батальона. Мимо трибун, Мавзолея Ленина, постепенно забирая чуть вправо, в проход между Василием Блаженным и Спасской башней Кремля. Триста девяносто шесть длинных, очень длинных шагов по Красной площади.

А когда отгремел чеканный шаг и батальон спустился к Каменному мосту, ребята, смешав ряды, бросились к Михаилу и принялись его качать.

Жизнь продолжается

В квартире Марголина есть маленькая комнатка, о существовании которой знают лишь друзья. Это и библиотека специальной литературы, и рабочий кабинет, и оружейная мастерская, и стрельбище. Да, стрельбище. На противоположной от входа стене развешаны картонные мишени с подвязанными колокольчиками.  Из пневматического пистолета собственной конструкции Михаил Владимирович безошибочно стрелял на звук. Так он стрелял более двадцати лет. А когда ему хотелось подержать в руках боевое оружие, вдохнуть горьковатый запах ружейной смазки  и сгоревшего пороха, Марголин ехал в тир ДОСААФ.

В этой комнатушке Михаил Владимирович проводил большую часть времени. Почти половину её занимает стол-верстак с крупными слесарными тисками. Рядом — куски металла, заготовки деталей пистолета. Над верстаком висят несколько рулончиков рояльной проволоки разного диаметра — это для боевых пружин. Тут же два действующих арбалета с металлическими древками луков. Марголин начал заниматься этим видом оружия ещё тогда, когда  о нём знали только историки.

На полках — книги по обработке  металлов, энциклопедии, наставления по уходу за оружием, множество карточек с описанием деталей и узлов оружия. Ещё выше, под самым потолком, — папки с бумагами: архив оружейника.

В этой комнате, на верстаке, в сотнях карточек и на листах заметок — ещё не родившиеся конструкции нового спортивного оружия. Сюда Михаил Владимирович приводил тех, кому хотел рассказать о своих замыслах или поделиться опытом и воспоминаниями. Сюда он хотел бы привести и того застенчивого венгра, с которым познакомился однажды на стрельбище «Динамо» во время международных соревнований.

Потеряв правую руку, венгерский спортсмен Токач с фанатическим упорством начал учиться стрелять левой. Только спортсмены-стрелки знают, как это трудно. Несмотря на прогнозы скептиков, Токач добился очень хороших результатов. Большим успехом стало включение его в состав национальной сборной на первенство мира.

На соревнованиях Токач стрелял из пистолета, который по виду отличался от оружия других стрелков. Окончив стрельбу, он отыскал Михаила Владимировича в толпе зрителей, подошёл к нему и молча вложил в руки свой пистолет, от которого ещё тянуло кисловатым запахом сгоревшего пороха.

— Я — Токач, — представился он чуть смущённо.

Марголин взял пистолет, быстрым движением чутких пальцев «осмотрел» его.

— «Вальтер». А прицел, кажется, мой. Да, точно, мой!

— Ваш прицел, товарищ Марголин, — подтвердил Токач. — Прекрасный прицел, большое спасибо…

Рядом с Марголиным стоял человек, судьба которого была во многом схожа с его собственной. И, может быть, именно его, Марголина, труд помог этому человеку вновь обрести себя.       

                                                             Николай Плиско

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

ЗДЕСЬ НАС ВОСПРИНИМАЛИ ВСЕРЬЁЗ

Так сложилось, что в школу для слепых я попал в 12 лет. Школа называлась Бийской, хотя находилась  в большом селе Соколово в 25 км от города.

До осени 1941 года школа и в самом деле находилась в Бийске, занимала просторный дом в удобном месте, а потом в город хлынули эвакуированные учреждения, спешно развёртывались госпитали и заводы. Помещений не хватало. И школу для слепых детей переселили в Соколово. Произошло это так спешно и суматошно, что школа осталась без музыкальных инструментов, без мебели и без литературы по Брайлю.

В школе я оказался в 1949 году. Потребовались месяцы, чтобы я привык к школьным распорядкам, к тому, что вокруг меня слепые ребята, а сам я для учителей и воспитателей всего лишь первоклассник, переросток с характером. Едва научившись читать, я с удивлением узнал от старших ребят, что в школе всего семь книг по Брайлю. Но ребят волновало другое. Они окончили восьмилетку. Средних школ-интернатов для слепых детей в те годы у нас в стране явно не хватало. И ребята ждали распределения не по средним школам, а по учебно-производственным мастерским Алтая. Один за другим парни и девушки уезжали кто в Барнаул, кто в Бийск, кто в Рубцовск.

В школу поступал журнал «Жизнь слепых». Не стану утверждать, что читал я его регулярно и с интересом, но всё же читал, и не редко. В журнальных публикациях рассказывалось, как ВОС организует учебно-производственные мастерские, куда трудоустраивает тысячи слепых, создаёт при УПМ общежития, красные уголки, столовые. В журнале было немало заметок об активистах ВОС и о тех, кто, преодолевая тяготы слепоты, учится в вузах и даже готовит диссертации на соискание учёной степени. Но вся эта деятельность ВОС и его активистов происходила где-то, не касаясь нашей школы.

Впрочем, у нас в те годы работали три незрячих учителя: две молодые женщины преподавали русский язык и литературу, а молодой человек учил ребят алгебре и геометрии. Какого качества знания они давали, я не знаю. Ведь они работали в 5 — 8 классах. Летом 1950 года они куда-то уехали, и ничего позитивного от их пребывания у нас в школе не осталось.

Я знал, должно быть, от старших ребят, что старенькая воспитательница Евдокия Прокопьевна Усольцева работает в нашей школе ещё с довоенной поры. Она единственная, кто переселился из Бийска в Соколово вместе со школой. Все годы она поддерживала отношения с бывшими воспитанниками, во всяком случае, не теряла их из виду. В школе не было учителя пения, и в 1951 году, наверняка стараниями Евдокии Прокопьевны, у нас появился Михаил Кузовлев, который взялся обучать учеников младших классов нотной грамоте  и правильному написанию нотных знаков по Брайлю. Кузовлев вряд ли обучался в музыкальном учебном заведении. Он был рабочим Бийской УПМ, речь его звучала попросту. Но на баяне он играл удовлетворительно, не сбиваясь.

По дорожке, проторённой, возможно, Кузовлевым, к нам в школу осенью 1951 года приехали два представителя Бийской организации ВОС. Ребят, кому было 14, собрали в актовом зале. Представители, сидя за столом на сцене, беспрерывно курили самосад и толковали собравшимся об Обществе слепых, о том, что члены ВОС — это люди с активной жизненной позицией, а маленький актовый зал наполнился тошнотворным дымом. В этом дыму собрание единогласно проголосовало за вступление всех присутствующих во Всероссийское общество слепых.

В сентябре 1952 года у нас в школе вновь появились три незрячих учителя. Учитель пения Пётр Васильевич Чанцов окончил Томское музыкальное училище. Нина Ивановна Шевцова и её муж Георгий Степанович окончили Ленинградский пединститут им. Герцена. Нина Ивановна преподавала русский язык и литературу, а Георгий Степанович — историю. По характеру, по темпераменту все трое были разными. Но все, как мне помнится, любили свои предметы и совсем неплохо знали их. А ещё они запомнились мне людьми с активной жизненной позицией. Именно при них школа стала энергично вписываться в структуру Соколово. Электричество в селе было, а в школу оно еле-еле просачивалось, не каждый даже день светились у нас лампочки. В начале осени 1952 года электричество стало поступать в полную силу. Радио в школе не было. И той же осенью во дворе установили громкоговоритель, включали его, когда это не мешало занятиям. Хлопотами незрячих учителей, я не сомневаюсь, на весенних каникулах 1953 года состоялась экскурсия школьников, разумеется, активных восовцев, в Бийскую УПМ. Включили в эту группу и меня.

Я так и не знаю, как именовалось в те годы селение Соколово: селом или рабочим посёлком. В Соколове с давних пор действовал крупный спиртзавод, а также громадное откормочное хозяйство. О значительности объёмов производства этих предприятий я сужу хотя бы по тому, что ещё в тридцатые годы к Соколову, прямо к цехам спиртзавода, подвели железнодорожную ветку. От завода до нашей школы было, пожалуй, не меньше километра. Шум работающих агрегатов до нас не доносился. Но зато частенько над всем селом распространялся густой и, помнится, какой-то сытный запах барды — продукта, из которого методом возгонки получается спирт. А иногда, бывало, и школьники, втягивая носом вдруг поплывший над Соколовом запах, мечтательно произносили:

— Спиртик! Вот он, родименький! Потёк ручейками, флягами, цистернами.

Такие ребята были в школе во все годы моей соколовской учёбы. В жизни каждого из них случались промыслы на базарах, на вокзалах, попрошайничество в вагонах. В школе эти ребята скучали и срывались в бега, в те самые промыслы. Через какое-то время, обычно через месяц, их возвращали в школу. Впрочем, я отвлёкся.

Барда являлась, должно быть, основным кормом для скота, который проходил через откормочное хозяйство. Но строения этого хозяйства находились, похоже, где-то за пределами Соколова, во всяком случае, я не помню каких-либо разговоров в школе о том, как доставляют скот для откорма и как потом отправляют его в места дальнейшего назначения.

Соколовский поезд шёл только до разъезда Зональное. Весь состав был товарным. Но каждый раз к нему прицепляли пассажирский вагон. Состав отправляли обычно ближе к ночи. Объяснялось это тем, что большинство пассажиров направлялись в Бийск, а ночью в Зональном буквально на минуту останавливался поезд до Бийска. Но на этот раз состав с пассажирским вагоном отправлялся в Зональное в два часа дня. Чтобы успеть к отправлению, наша группа даже на час раньше пообедала.

Начиналась весна, но всё пока оставалось по-зимнему. В лицо пронзительно веяло холодом. Правда, пригревало солнышко, и снег под валенками не скрипел, а чуть влажно похрустывал.

Тут же, ещё за школьной оградой, мы разобрались по парам: незрячий и слабовидящий. Так мы ходили в заводской клуб, когда там проходили концерты или важные мероприятия. В поездку с нами отправились Евдокия Прокопьевна и Иван Гаврилович. Впрочем, между собой мы, ребята, звали его Ваней. Ведь только прошлым летом он окончил соколовскую десятилетку, сдавал вступительные экзамены в Томский политехнический институт, но не добрал баллов, а у нас в школе возникла нехватка сотрудников. Кое-кто из педагогов подался в города, откуда их вытолкнули суровые события тех десятилетий. Вот так вчерашний десятиклассник Ваня стал нашим воспитателем.

В свои неполные 16 лет мне довелось поездить на грузовиках и в легковушках, на тракторах и комбайнах, в кошевках на санях,  бричках и  дрожках, на мотоциклах и велосипедах, но ехать по железной дороге мне предстояло впервые. В пассажирском вагоне было людно. Какие-то тётки крикливо обсуждали, куда бы усадить нашу группу, чтобы нам было удобно. Посадили нас на лавки, да ничего другого, кроме этих лавок, и не было в вагоне. Тётки колготились, передвигая что-то тяжёлое по полу, а потом вагон плавно двинулся и покатился, покатился, ощутимо вздрагивая на стыках рельсов. Эти вздрагивания на стыках даже не напоминали жёстких толчков, а то  и подбрасываний, когда машина или бричка преодолевают всевозможные неровности. Состав набирал ход, и стыки пошли чаще, замелькали, и всё равно движение оставалось спокойным. Но только таким, наверное, и может быть движение по рельсам, подумалось мне: здесь ни бугров, ни ухабов. Но соколовская ветка была всего 18 км, и когда наша группа выгрузилась в Зональном, всё ещё пригревало солнышко и где-то вблизи, чуть ли не над головой, звонко чирикали воробьи. Под ногами мягко похрустывал шлак — недогоревший в топках паровозов каменный уголь. И по этому шлаковому пути вдоль рельсов мы пришли в здание разъезда.

Как только мы вошли в его маленький зал ожидания, Иван Гаврилович сразу увидел железнодорожное расписание и громко объявил:

— Поезд до Бийска в четыре часа двадцать три минуты!

— А Зональное — это что, — спросил я, — посёлок или село?

— Здесь какие-то железнодорожные службы, — отозвался Иван Гаврилович. — Есть магазины.

Евдокия Прокопьевна начала рассказывать о Зональном, а Иван Гаврилович по инерции, должно быть, добавил:

— И книжный магазин. Я вывеску видел. Прошлым летом, когда застрял здесь. 

Теперь, спустя шестьдесят лет, я не помню, сколько нас было, пожелавших побывать в книжном магазине, наверняка, нас было трое или четверо. Мы стояли вплотную к прилавку, а Иван Гаврилович называл книги:

— Вера Панова «Кружилиха», Василий Ажаев «Далеко от Москвы», Владимир Попов «Сталь и шлак», Юрий Трифонов «Студенты», Эммануил Казакевич «Звезда».

О некоторых из этих книг, пожалуй, о большинстве, я ничего не знал, о некоторых слышал по радио, знал их названия. Мне так хотелось почитать всё это! Но как?

— Сергей Антонов, — продолжал Иван Гаврилович, — «Поддубенские частушки», повесть и рассказы.

И тут мы оживились. Инсценировку «Поддубенских частушек» часто передавали по радио, и каждый из нашей группы, конечно, слышал этот живой звонкоголосый спектакль. Иван Гаврилович купил книжку Антонова, приговаривая:

— Сейчас усядемся в зале ожидания и почитаем.

Впереди был остаток дня, длинный вечер и почти вся ночь. Мы то садились поближе к Ивану Гавриловичу, и он читал вполголоса, как журналист ищет, кто в селе сочиняет задорные частушки о девичьих переживаниях и событиях повседневной жизни, то выходили из здания разъезда, по шлаковой дорожке подбирались к полотну железной дороги, трогали рельсы и шпалы. Вдалеке лаяли собаки, изредка доносились голоса местных жителей.

Иногда дежурная по разъезду предупреждала наших воспитателей:

— Товарный на подходе. Ребят подальше от рельсов…

Мы стояли в нескольких шагах от здания разъезда, вслушиваясь в тишину пространства. Потом слева или справа возникал шум. Нарастал он рывками: то едва различимый, то вдруг отчётливо слышный. А затем вдруг грохот несущегося мимо паровоза. А дальше — железный грохот колёс. Но грохот состава я воспринимал не целиком, а каждого его звена в отдельности. Но я так и не научился отличать по звуку проносившиеся мимо вагоны, открытые платформы и цистерны.

Эти медлительные часы на разъезде запомнились мне на всю жизнь. Сколько раз шум поезда я слышал по радио и в кино, сколько раз я узнавал из книжных описаний о жизни железных дорог с их подвижным составом, стрелками, семафорами, с полустанками и разъездами. А теперь это было не по радио и не в чьих-то рассказах, а передо мной, прямо в моей жизни: шлаковая дорожка вдоль рельсов, неповторимый запах креозота, грохот проносящегося мимо товарняка, стук открываемого окошка кассы в конце бесконечного ожидания и духота пассажирского вагона бийского поезда. В Бийск мы приехали ранним утром. Никто нас не встречал, но Евдокия Прокопьевна знала дорогу до УПМ, и мы зашагали по улицам, где мало-помалу густел поток транспорта и прохожих. Ночной мороз прихватил вчерашние лужи, и под ногами звонко похрустывал ледок. Зато в мастерской нас ждали. Как только мы вошли в проходную, сразу появился кто-то из руководящих товарищей, и нас провели в красный уголок: просторную комнату, где рядами стояли стулья и была невысокая сцена. Мы, наконец, могли снять пальто и шапки.

— На втором этаже у нас общежитие, — сообщил руководящий товарищ. — Пока жильцы спят, можно потихоньку подняться на этаж и умыться.  

Мы так и сделали, но поднялись не все разом, а группами по трое. Многие жильцы, оказывается, уже не спали и отнеслись к ребятам с живой заботливостью, предлагали мыло и полотенца. Но это у нас было своё. Некоторые жильцы тут же узнавали Евдокию Прокопьевну, и это добавляло доброты и тепла в отношении к нам.

Пока тянулась умывальная очередь, я узнал, что в красном уголке имеется радиоприёмник «Урал». Началось с того, что руководящий товарищ спросил меня, где я живу и кто мои родители. Завязался разговор, и руководящий товарищ почему-то проникся ко мне доверием.

— Пойдём-ка, что-то тебе покажу, — сказал он и, взяв меня за руку, повёл на сцену. Толкая по пути стулья и какие-то коробки, мы добрались до шкафа в дальнем её торце.

— Теперь слушай, — сказал он. Раздался мягкий щелчок, и после паузы зазвучал голос московского диктора:

— Наш «Урал», — пояснил руководящий товарищ, — приёмник — зверь, берёт короткие, средние волны, не говоря уж о длинных. Слушай, пока вы здесь… Только не врубай на всю катушку и не забывай выключать.

Он выключил радиоприёмник, и мы спустились со сцены.

Умытые, мы занялись завтраком. Евдокия Прокопьевна и Иван Гаврилович раздавали нам бутерброды с талым сливочным маслом, а ещё — по ощутимому куску полукопчёной колбасы. Кто хотел, пил чай, но таких было мало.

Далее по расписанию нашего гостевания мы знакомились с производством. Бийская УПМ в ту пору, помнится, выпускала пеньковую верёвку. Она шла нарасхват. Пенька, как известно, получается из конопли.  В пятидесятые годы у нас в стране под коноплю были заняты, должно быть, сотни тысяч гектаров. Село, где прошло моё детство, окружали поля конопли. Из семян  получали жмых для скота и растительное масло, а соломку сушили, мяли. Остья отлетали и оставались крепкие волокна пеньки. Вот из этих пыльных, засоренных остьями волокон и начиналось на УПМ производство верёвок.

Мы вошли в помещение, где на разные голоса жужжали веретёна: это пряли из пеньки верёвочку. Есть, конечно, производственный термин, который обозначает эту верёвочку, но в памяти у меня он не сохранился. Изготовление пеньковой верёвки — это несколько последовательных операций, и нам показали их одну за другой. Все они казались мне простыми, проще некуда. И все они сводились к тому, чтобы веревочки, выработанные в прядильном отделении, сплести, скрутить в твёрдую многожильную верёвку.

Наш бывший учитель пения Михаил Кузовлев здесь в УПМ был одним из изготовителей  этой верёвки. Сопровождая нас, он заметил  и даже не раз повторил, что каждая операция требует сноровки, иначе никакого качества не получится.

Вместе с группой я двигался по технологической цепочке, но пояснения слушал в пол-уха, меня тянуло к радиоприёмнику. Впрочем, до него, до его ручек и кнопок я добрался только вечером, когда наша группа улеглась в проходах в зале и на сцене: кто на одеялах, принесённых из общежития, а кто на своих пальто. Ребята, помнится, сразу уснули, и я включил радиоприёмник.

Уткнувшись в него, я осторожно поворачивал ручку настройки. Вещали Новосибирск, Омск, Красноярск и даже далёкий Хабаровск, а в Москве ещё был вечер… И все эти радиостанции говорили о Сталине. Ведь минуло всего двадцать дней, как перестало биться его сердце. Дикторы и актёры, писатели и известные люди разных профессий наперебой говорили о невосполнимой утрате, которую понёс советский народ. Это чувство утраты переполняло и моё пятнадцатилетнее существо. Голоса, доносившиеся из просторов нашей родины, тревожные, горестные слова были так созвучны с моими чувствами, что я слушал их без устали. На другой день, кроме радиоприёмника, я открыл для себя в здании ВОС ещё одну радость. Оказывается, в просторной комнате по соседству с залом, где находилась наша группа, на полках стояли брайлевские книги. Я попал сюда почти случайно, обходя из любопытства помещения первого этажа. Находившийся здесь восовец, не иначе как активист организации, спросил у меня:

— Как у тебя с Брайлем? Читать любишь?

— А что?

— Если любишь читать, то сделай несколько шагов вперёд и наткнёшься на полку с книгами. Книги тут от пола до потолка.

Я шагнул вперёд, и моя рука упёрлась в длинный ряд корешков брайлевских книг. Не мешкая, я вытянул самую первую  и раскрыл ее: «Иван Гончаров. «Обрыв» 2. Прочитав страничку, я поставил книгу на прежнее место и тут же взял книгу с другой полки: «Александр Фадеев. «Разгром»», но, прочитав пару абзацев, вернул на место и её.

Читать, держа книгу навесу, было весьма неудобно, и активист, должно быть, зная это, предложил мне табуретку, а затем и подставку для книги: стопку каких-то коробок. А я вытянул из ряда ещё одну книгу: «Георгий Марков. «Строговы».

— А что это ты так читаешь: берёшь книгу и тут же  ставишь её на место? — поинтересовался активист.

— Какие тут книги, хочу узнать.

— А ты в каком классе?

— В четвёртом.

Мы пробыли в Бийске ещё два дня, и почти всё  время я оставался в этой комнате. Теперь мне кажется, что и активист находился здесь постоянно. Возможно, он был ответственным за порядок в этой маленькой библиотеке. А быть может, ему было любопытно общаться со мной — единственным в эти дни читателем.

Иногда мы разговаривали.

— Придёшь к нам, — сказал однажды активист, — и времени у тебя будет навалом, чтобы прочитать всё, что сейчас на полках.

— Нет, сюда я не приду.

— А где ж ты будешь?

— В Москве.

— Ишь ты!..

Но в Бийской УПМ я побывал ещё не раз. Я жил в 35 км от Бийска, и летом на каникулах я приезжал сюда с водителем бортового грузовика «ЗИС-150» дядей Выдриным за книгами, набирал их большущий куль, а месяца через полтора приезжал сюда обменять книги. Активист спросил:

— Кем же ты хочешь стать?

— Писателем.

— Ишь ты!..

Я, разумеется, знал имя активиста и руководящего товарища, который встречал нас в утро приезда сюда, но за минувшие десятилетия их имена выветрились из памяти, и теперь некому, наверное, напомнить их.

Что сохранилось в памяти, вероятно, до конца моих дней о той весенней поездке в Бийскую УПМ. Полюбившиеся мне бутерброды с талым сливочным маслом, конопляная пыль в прядильном отделении, такая густая, что после долго першило в носу и горле. И, конечно, длинные полки с брайлевскими книгами.

В эти дни наша школьная группа впервые соприкоснулась с Обществом слепых не по рассказам его представителей, а в реальности. В те времена Бийская организация ВОС не имела, я думаю, возможностей предоставить нам набор даже необходимых удобств. Но в красном уголке было тепло и сухо, на ночь нам выдавали одеяла. А главное — в том, что нам показывали и рассказывали, не ощущалось ни патоки, ни дёгтя. Здесь о нас заботились, здесь нас воспринимали всерьёз. Не поручусь за всех в группе, но мне в те давние дни в Бийской УПМ было комфортно, как у себя дома. 

Александр Лапшин,

Москва, июль 2012