Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

70 лет ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ

ВЗРОСЛОЕ ДЕТСТВО

Эти воспоминания ветеранов о жизни в годы Великой Отечественной войны с их слов записала заведующая тифлоиздательским сектором Кировской областной специальной библиотеки для слепыхЛидия Семёновых, посвятив подборку 70-летию Победы.

Старые газеты вместо тетрадей

Когда началась Великая Отечественная война, Любови Архиповне Душиной, ныне члену Котельнической местной организации ВОС,  было семь лет, и осенью она собиралась в школу.  Жила  тогда  в небольшой деревеньке Хомичи Свечинского района Кировской области,

— Не передать, как трудно было в войну! — взволнованно рассказывала Любовь Архиповна. — Надеть нечего, поесть тоже, ходили в школу в лаптях.  Тетрадей не имели, писали на старых газетах. Сейчас у детей ручки автоматические, а  мы пользовались чернильницами-непроливашками, которые опрокидывались и пачкали руки и одежду.

Как-то я села учить уроки, а чернила закончились. Старший брат успокаивает: «Любка, не плачь, сделаю я тебе чернила!» Наскрёб в печке сажи, развёл водой и отдал мне. Я писала и радовалась. Но когда в школе развернула тетрадку, обомлела: там никаких букв — только сухая сажа. Учительница меня отругала за то, что я не сделала домашнее задание. Плача от обиды, я оправдывалась, что нет моей вины в том, что сажа оказалась непрочной, высохла и вся стёрлась.

У мамы нас было трое, я младшая в семье. Мы держали корову, овец, кур. Вроде бы хорошее  хозяйство, но нам перепадало немного: в войну надо было сдавать государству и мясо, и масло, и яйца, и овощи... Цельного молока мы не едали, только снятое. Чтобы получить живые деньги и рассчитаться с налогами, молоко продавали, ведь в колхозе работали за трудодни, а за них ничего не платили.

В те годы мы редко были сытыми: не хватало муки, питались за счёт огорода, летом собирали ягоды-грибы и носили их продавать за 20 километров. Да ещё нас кормила река Юма.  Рыба весной нерестилась у берега, и брат намётом её ловил. Он закидывал его, выбрасывал пойманную рыбу на берег и шёл дальше, а я её собирала. Мама  меняла наши уловы на зерно и муку.

Но рыбалка чуть не стоила мне жизни. Однажды брат ушёл далеко, а я оступилась на глинистом берегу и оказалась в реке. Вода потащила меня по течению. Собрав последние силы, я закричала. Услышав мой крик, брат поспешил на помощь. Я смогла ухватиться за него, и он палкой  вытащил меня. Было холодно, кое-где ещё лежал снег, а до дома два километра, причём дорога проходила через кладбище. Мокрая до нитки, не помня себя, не чувствуя страха, я прибежала домой. Купание в ледяной воде не прошло бесследно: я заболела воспалением лёгких. В то время врачей не было, и мы понятия не имели, что такое таблетки. Лечили меня дома. В полубреду слышала, как мама говорила зашедшей бабушке: «Сегодня на берёзу прилетал ворон, долго каркал. Наверное, умрёт наша Любка». Но я выжила.

Лошадей в деревне всех на фронт забрали. Остался один бык и его всем по очереди давали по хозяйственной надобности. Как-то раз мама мне говорит: «Нам дали быка, поедем за сеном». А это  на болоте, за 5 километров. Бык идёт медленно, в снегу утопает. С трудом добрались до стога. Наложили сено на сани, а бык взял да и улёгся. Мама вокруг него бегала, поднимала, хлестала — не встаёт. Это потом нам сказали, что надо было ему в ухо кричать, чтобы встал. Уже темнеть стало. И вдруг мы заметили двух волков! Выходит, не зря это место называли «медвежьим углом». Увидев их, мама по оглобле забралась ко мне на воз. Бык, наконец, встал и пошёл, а волки с обеих сторон к нему забегают. От страха мы не знали, что делать: ведь если они загрызут быка, маму посадят в тюрьму. На счастье, у мамы нашлись спички, и мы стали поджигать клочки сена и бросать их в волков. А они то отстанут от нас, то вернутся... С облегчением вздохнули, когда выехали на большую дорогу, и в соседней деревне замерцали огни, залаяли собаки, запахло дымом. Это нас и спасло.

После войны легче не стало,  налоги выросли, но люди понимали, что надо восстанавливать народное хозяйство. Не знаю, как мы тогда ещё учились! Поздно ложились и рано вставали. Осенью в любую погоду нас заставляли теребить лён. Холодно, промокает вся одежда... Когда я приходила из школы, мама говорила: «Всё, Любка, учить уроки некогда, дел много». И я отправлялась то за дровами, то за сеном, то помогать маме на ферме. Только поздним вечером удавалось сесть за уроки. Керосина не было, сидела при лучине: сколько лучина горит, столько я и учу.

После семилетки  окончила бухгалтерские курсы, работала в МТС. В дальние колхозы ходила пешком за 40 километров. Однажды ушла по теплу, в капроновых чулках, а через месяц ударили морозы. Обратно ехала на лошади, прикрывая голые коленки сеном, чтобы не обморозить. Куда там… Дома чулки с трудом отодрала с коленок.

Когда я переехала к брату в Нижегородскую область, стало полегче. Там я вышла замуж, родила дочку и сына. Потом был Нижний Тагил, но из-за климата через тридцать шесть лет пришлось переехать в  Котельнич, где мой муж нашёл последнее упокоение. Здоровье подводит, зовут к себе дети — дочь живёт в Петербурге, сын — в Краснодаре, но могила мужа держит здесь.

Говорят, здоровье закладывается в детстве. А какое оно было, наше детство? Сколько невзгод мы пережили в войну и в послевоенное время! Сейчас я инвалид второй группы по зрению, перенесла несколько операций, удачных и неудачных. У меня появилось много времени, чтобы вспомнить прожитые годы,  детство, которое отняла война. Помогает разделять мои невзгоды социальный работник. И ещё — молитвы и вера, великая сила для души и её исцеления. И не приведи Господь, никому испытать нашу долю...»

На дрова разбирали палисадники и ограды

Юрий Михайлович Бакин, член Кировской городской организации ВОС, поначалу отказался от участия в акции «Дети войны», заявив, что войну всем сердцем ненавидит. Однако мне удалось убедить ветерана, что как бы ни было трудно снова пропускать те события через себя, он должен рассказать о том, что пережил, потому что и сейчас где-то рвутся бомбы, свистят пули, умирают дети! И разговор наш мало-помалу сложился...

— В30-егодыпрошлоговекажилось всем оченьтрудно, — с этих слов Юрий Михайлович начал свой рассказ о пережитом. —  Мой отец умер в сороковом, и мама осталась с тремя детьми, двумя пацанами и младшей сестрой. А тут ещё война началась. Чтобы помочь матери (без нас бы ей не справиться), мой брат, он на три года старше меня, устроился в подсобное хозяйство ОРСа «Кировэнерго», а в июне сорок четвёртого, в одиннадцать лет, и меня к себе взял.  Там было четыре дома, и мы с братом и ещё одним детдомовцем жили в землянке. В этом видел  какую-то романтику — накат, нары. Летом выйдешь, а рядом река Вятка, искупаешься, иногда рыбы наловишь. А зимой я жил со сторожем в теплице. Домой ходить было далеко, а тут переспал у батареи, и утром сразу за дела.

В подсобном, на Симоновском острове, рабочих немного было, а площади большие. Весной мы сначала на лошадях, пока их на фронт не отправили, а потом на быках пахали землю, боронили,  сажали, пололи и убирали картофель и овощи. Норма — что для взрослого, то и для пацана. С мотыгой я управлялся хорошо, а вот с быком мне не повезло. Страха перед свирепым животным не было, но до сих пор удивляюсь, почему быки такие упрямые: лягут на дороге, хоть обкричись — они и ухом не поведут. Однажды мой бык «забастовал», да так, что я даже голос сорвал, чтобы заставить его подняться, поэтому и сиплю всю жизнь.

Мы не роптали, работая с раннего утра до позднего вечера, лишь бы работу хорошо сделать да не с голодным желудком спать лечь. Сейчас даже не вспомню, что и ели. Когда поспевали овощи, грызли морковь, капусту, но домой их носить не разрешали, следили за этим строго. Хотелось помочь маме. Она работала в охране на Первомайке, получала 450 граммов хлеба. В войну остро стояла проблема дров. Все заборы, палисадники и оградки были разобраны на топливо — для поддержания какого ни на есть тепла в квартирах и приготовления немудрёной в то время пищи. А на территории завода разрешалось собирать каменный уголь.

Из одежды в войну самыми ходовыми  были телогрейки, ватные штаны и ботинки на деревянной подошве. На всё выдавали ордера. Помню, мне дали ордер на пальто, но оно оказалось женским, пришлось продать.

Праздников в войну не отмечали, поэтому день Победы запомнился. Даже снег с дождём никого не остановил — все спешили на площадь. Люди до слёз радовались и верили, что теперь-то заживём лучше. Но карточки, к сожалению, отменили не скоро. И когда 1 ноября 1946 года меня сократили, я горько плакал, ведь лишился не только работы, но и 300-граммовой пайки хлеба.

В школу я так больше и не пошёл: устроился разнорабочим в подсобное хозяйство, получил трудовую книжку. Работа была знакомая: боронил землю под овощи и зерновые, возил на зерноток снопы на лошадях, дрова на быках. Три года отслужил в армии в роте охраны. Демобилизовавшись, вернулся в Киров, женился. В 25 лет из-за полученной травмы ослеп и живу в мире слепых уже 55 лет. Четверть века трудился на УПП «Прожектор». Когда в лихие 90-е начались реформы, работы на предприятии слепых не стало, и меня сократили. В этот раз я уже особо не горевал: мне исполнился 61 год.

Самая большая потеря в моей жизни — смерть жены, Лидии Семёновны. Мы с ней прожили 54 года, как говорится, в радости и горе. Она золотая была, не бросила, когда я через год после свадьбы ослеп, всю жизнь была моими глазами, возила на операции в надежде вернуть мне зрение. Сейчас дочка за мной ухаживает, каждый день гуляет со мной по два часа. Она у меня тоже добрая и заботливая — вся в мать пошла.

К одиночеству, конечно, привыкнуть трудно, но меня от него спасают аудиокниги и новостные передачи. Надеюсь, что доживу до очередного юбилея Победы. Горжусь, что причастен к ней.Удивительные тогда были дети и подростки, не говоря о взрослых.  Лозунг «Всё для фронта, всё для победы!» был для всех не пустым звуком.

На судьбу мне грех жаловаться, а вот за страну переживаю. Страшно, что под нашими границами идёт настоящая война, появилось немало хулителей, которые пытаются развенчать славу Советского Союза, уничтожившего нацизм. Хочу, чтобы жизнь у молодёжи была лучше, чем у нас. Помню, об этом же молила Бога и моя мать.

От  непосильного  труда плакали и коровы

Валентина Ивановна Королёва, экс-председатель Кировской городской  организации ВОС, родилась 6 мая 1928 года в небольшой деревне Совята Даровского района. Вот что она вспомнила о войне:

— Про то, как тогда жили, вспоминать лишний раз не хочется, но и  забыть невозможно. Я училась в четвёртом, когда война началась. Отец нас бросил задолго до войны, остались мы с мамой три сестрёнки, я — самая младшая. Мама в колхозе дояркой была, целый день на работе, летом ещё и коров пасла. Уходила ранёшенько и приходила, когда мы укладывались спать. По весне по наряду бригадира сеяла вручную: ходила по паханому полю, надев лукошко пшеницы на шею.  Пахали на быках и коровах. Даже скотина не выдерживала надрывной нагрузки. Животные встанут, как вкопанные, и никакие угрозы на них не действуют. Сама не раз видела, как из глаз измученных коров текли слёзы. Глядя на них, плакали и женщины.

Мы очень бедствовали, голодали. Не раз ложились спать, как говорят, положив зубки на полку. В хозяйстве у нас не было ни коровы, ни козы, но мама ни разу с фермы колхозного молока не принесла. Время тогда было очень суровое — даже за малую провинность людей в лагеря отправляли. Не забыть, как мы пахали свой огород! Мама в плуг впрягалась, а мы его сзади толкали. С сестрой пололи грядки, варили суп из овощей. Каждую весну бегали на поле песты и щавель рвать. Вкус этих лепёшек и пестовой каши до сих пор помню.

Деревня в полсотни дворов у нас дружная была, люди участливые и сердечные, и нас все жалели. Как только заканчивался учебный год, меня в пастухи нанимали, доверяя пасти личных бурёнок. Хотя годков мне немного было, да и росточек маленький, но соседи часто хвалили меня за ответственность, а я старалась оправдать их доверие, чтобы моей работой были все довольны. Колхозники дотемна работали, так я по вечерам весь скот — коров, овец, телят — в хлева запускала, за что хозяйки давали мне немного молока и хлеба. Для нас это был праздник! Дедушка с бабушкой по линии отца — они через дорогу жили — нас, внучек, любили и иногда помогали. Да и маму они жалели, казнили себя, что их непутёвый сын так поступил с семьёй.

Жизнь заставляла за всякую крестьянскую работу смело браться. С тринадцати лет на сенокосе я за взрослую работала,  не отставая от опытных косцов, даже стогоправом была: держусь за кол, сено утаптываю, а меня не столько от ветра, сколько от голода качает. Но виду не показывала, как мне плохо.

А одеться в войну нам, ой, как хотелось, но об обновках мы даже и мечтать не могла. Ходили в лаптях, а летом босиком. Однажды по дороге в школу — она за километр была — у меня верёвка от лаптей оторвалась, пришлось босой идти. У нас в деревне жили эвакуированные из Ленинграда. В сорок третьем мама моей одногодки выменяла на муку её зимнее пальто с песцовым воротником. Босым и раздетым сельским детям такое пальто в то время и не снилось. Но… муки у нас не хватило. Соседка Анна, видя, как я расстроена, сказала, что  в счёт  оплаты всё будущее лето я бесплатно буду пасти её корову. Я была на седьмом небе от счастья, без конца примеряла эту красоту.

Но радость моя длилась недолго: из Кирова приехала сестра Шура. Она работала на заводе, уже невестилась, но одевалась  бедно, в фуфайку. Видно, голодали они в городе сильно. Помню, у нас топилась печка, варилась картошка в мундире, так она дождаться не могла, ела с жадностью. И мама отдала пальто ей. От горя я хотела умереть. Мама пообещала купить мне другое. Когда умерла моя подружка, её мама отдала мне два Лизиных платья — у меня же были только юбка и кофта. Тут уж мама твёрдость проявила, отказав старшей сестре ещё в одной обновке. 

В войну свободного времени у детей не было. Осенью школьники после уроков ходили рвать лён: 10 снопов нарвёшь — тебе конфетка. Я бежала в поле и по 30 снопов рвала, чтобы принести домой три конфетки. Ребятам, кто работал на льне постоянно, давали картофелину или бесплатно масла на кусочек хлеба. Мы с желанием всем классом ходили собирать колоски: пока собираешь, незаметно зёрнышек и наешься.

Особенно тяжело было заготавливать дрова на зиму. Взяв санки, мы с мамой отправлялись в лес. Она подрубала дерево, потом мы ручной пилой его спиливали, обрубали сучья, распиливали, грузили на санки и на верёвках тащили до дома. Дров на зиму надо  много, поэтому ходили не раз. Сучья потом тоже собирали и вывозили домой.

Война войной, но жизнь брала своё. Мы ходили в кино, бегали в соседнее село на танцы. Вроденаработаешься так, что только бы упасть и уснуть, но подружка Зинка бежит, зовёт на пляски — и усталости как ни бывало!.. Очень хорошо помнюДень Победы. Не забыть, как 9 мая сорок пятого кто-то из учителей зашёл на урок и радостно объявил, что война закончилась. На несколько секунд в классе такая тишина повисла — мы все будто в ступоре были. Потом опомнились, закричали «Ура!», «Мы победили!».

Окончив среднюю школу, я перебралась в Киров, устроилась на работу, вышла замуж. В семьдесят девятом стала инвалидом по зрению. Судьба привела меня в Общество слепых. Только здесь я не пала духом, не растерялась и не предалась отчаянию. Мне сразу же предложили работу секретаря первичной организации ВОС, а потом избрали председателем.  Хоть лет мне немало, но я по-прежнему в День Победы хожу на Театральную площадь. Конечно, плачу, вспоминая то лихолетье...

На оборонном заводе гранаты чистила

За плечами кировчанки Валентины Дмитриевны Кодоловой нелёгкая жизнь. Родилась она 7 февраля 1917 года в Орловском районе в бедной многодетной семье. В четыре года мать Вали умерла от тифа, и в дом на четверых детей пришла мачеха. Подкосившая Валю оспа в шесть лет лишила девочку зрения. Бабушка, увидев обезображенную внучку, умерла от инфаркта, попросив сына перед своей смертью утопить дочку, так как, по её мнению, она даже побираться будет не способна. Конечно, отец не выполнил просьбу родительницы, а девочке, запомнившей слова бабушки на всю жизнь, определили в доме роль няньки.

Бабушка мачехи, узнав, что в Вятке открылась школа для слепых, отвезла туда двенадцатилетнюю Валю. Только в этой школе девочка поняла, что при всём трагизме слепота — не смерть личности, жизнь на этом не кончается, нужно только преодолеть  зависимость от окружающих. Учёба стала для неё настоящим счастьем. Способной ученице, быстро догнавшей своих сверстников по всем предметам, а потом рабфаковке, не терпелось начать самостоятельную жизнь.

Когда её приняли на работу, она очень гордилась этим фактом своей биографии. В работе ей не было равных. Она вкладывала в неё душу и сердце. Ощущение счастья, жажды жизни не могли испортить и карточная система, когда хлеб не каждый день ела, а спать приходилось на голом топчане в общежитии. Главным достижением для неё было то, что она не стала ни для кого обузой! Сталкиваясь с трудностями, эта хрупкая женщина никогда не ссылалась на слепоту. Всегда  трудилась   наравне со зрячими.

Особенно  тяжело пришлось в войну, когда работала на оборонном заводе: гранаты чистила, шурупы нарезала, пуговицы штамповала. По три нормы за смену давала. Металл так въелся в кожу, что два года отмывала руки после войны. Про неё писали в газетах, ставили всем в пример, хвалили по радио, её фотография не сходила с Доски почёта, её наградили медалью «За трудовую доблесть». Это была одна из первых медалей, появившихся в наградной системе СССР в 1938 году. И опять все — руководители завода и цеха, всякие комиссии, журналисты — удивлялись и, не стесняясь, задавали вопрос в лоб: «Как вы будучи слепой, инвалидом первой группы, можете давать по три нормы?» Она объяснить не могла, лишь скромно улыбалась и говорила, что грешно себя жалеть в такое время, когда на фронте не хватает оружия. И на следующий день повторяла рекорд, чем повергала всех в настоящий шок.

Валентина Дмитриевна гордилась тем, что её вклад в Победу был отмечен медалью «За доблестный труд в  Великой Отечественной войне». Ради участия в сборе тёплых вещей для солдат на фронт, она научилась вязать носки и варежки. Две ночи не спала, пока у неё  всё не получилось. Помнит, завернув их в бумагу, утром отдала мастеру, а та, развернув обёртку, произнесла:

— Ты что, Валентина, купила их на базаре?

— Нет, сама вязала.

— Но ты же слепая!

Как ушат холодной воды на неё вылила.

Кодолова не жалела денег и на облигации, приближая и этим долгожданную победу. Хотя сама с сыном не раз засыпала голодной. Когда отменили продуктовые карточки, думала, что не наестся — так был силён страх, что голод снова вернётся. В Обществе слепых  её уважали, она всегда была в лидерах, участвовала в строительстве учебно-производственного предприятия «Прожектор»

Она хорошо пела. В самодеятельном театре, получившем звание «народного», она играла 12 лет, не давая зрителям повода подумать, что она слепая. Её страстью были также цветы, чтение брайлевских книг.   Валентина Дмитриевна Кодолова ушла из жизни в 2005 году.