Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

ТВОРЧЕСТВО НАШИХ ЧИТАТЕЛЕЙ

Геннадий Калинкин,

Волжск, Республика Марий Эл

Вербное воскресенье

Весна вновь откликнулась первой
На праздника светлый приход.
И вот живописная верба
К седмице великой цветёт!
В страстную сиять не посмели
Ни месяц, ни звёзд хоровод.
И лишь цветоносной неделей
Пред Пасхою верба цветёт!

 

Вербное воскресенье

Апрель. Вербное воскресенье. Мама собирается на работу. Пропускать нельзя не потому, что бригадир, Николай Васильевич, будет ругать, просто она с детства привыкла к мысли, что земле нужны руки. Весной, потому что... Летом, потому что... Осенью, потому что... Я прошусь с мамой в поле, она отговаривает меня — очень далеко. Я пытаюсь разжалобить её, плачу, мама гладит меня по голове: «Не плачь, я тебе сейчас яичко сварю». Она варит мне яичко, чистит и ждёт, пока я съем. Зашла соседка Шура, у неё дочь Аня, моя ровесница, мы с ней дружим, потому что в посёлке детей нашего возраста больше нет, а у Ани есть брат Коля, ровесник моему брату Васе. Мама с тётей Шурой заторопились. На пороге мама оглянулась и сказала: «Ваня, не плачь, слушай Марусю». Они ушли.

Я вышел во двор, у сарая лежала собака. Отвязывать на день её было нельзя, она должна сторожить, а что сторожить? В посёлке восемнадцать дворов, и ни в одной хате не было замка, в дверь вставлялась палочка: это означало, что дома никого нет. Никому в голову не приходило выбросить палочку и войти в чужую хату. Сад, огород — другое дело. Я сам когда-то с Аней, Колей и Васей залезал в чужой сад и рвал такие же яблоки, какие росли в нашем саду, и огурец на чужой грядке вкуснее, чем такой же со своей собственной. Помаявшись ещё немного во дворе, я пошёл к Ане, у них я застал Колю и Васю. Они натаскали гильз, патронов и ещё чего-то из погребка тёти Марфы: у неё там был целый склад ещё с войны. Из гильз молотками выбивали порох. Порох отсырел и не горел, и они ссыпали его в кучку под сарай на солнечную сторону, чтобы просох. «Вась, — обратился Коля к моему брату, — из этой штучки хорошая выйдет ручка», и он показал ржавую железку. У нас ручки делались из лозы, где-то находили мягкую жесть и прикрепляли наконечники. Настоящим заводским было только перо. Вася равнодушно посмотрел на ржавый предмет. «Идём, — позвал он, — арифметику делать одному неохота, а завтра в школу, ещё мама много чего наказала по хозяйству, да и огород надо помочь вскопать Марусе».  Они побрели к нам, а я заметил ту самую ржавую железку в форме ручки и подумал, что Коля её забыл, поднял её, догнал ребят, отдал Коле. Марусе шёл семнадцатый год. Зимой она работала истопником в школе, летом — в поле и дома в огороде. Я побежал к ней. Она копала уже в конце огорода, где земля была ещё очень сырая, там было много всяких червей и жучков, я стал за ними наблюдать. У меня было зрение особой остроты: зимой из окна я видел, как в поле по снегу бегают белые зайцы. Никто не видел, а я видел, мама не могла с ходу попасть кончиком нитки в ушко иголки, чем дольше она не попадала, тем сильнее у неё слезились глаза, поэтому, когда она садилась шить, рядом устраивался я и вдевал нитку в иголку. Вдруг о лопату что-то звякнуло и блеснуло на солнце. Это была стеклянная колбочка, наверное, от каких-нибудь лекарств. Никаких игрушек у меня в детстве не было, я играл с ржавыми гнутыми гвоздями, палочками, кусочками материи, а тут стеклянная игрушка. Я схватил её и побежал в хату, показать ребятам, вбежал в комнату… Мгновение... За это мгновение я успел увидеть брата Васю, склонившегося над задачником, а по другую сторону стола, полубоком ко мне, соседа Колю. Дальше взрыв, наверное, крик, вбежала Маруся. Я ползал по земляному полу, она схватила меня на руки, выскочила на улицу и положила на скамейку и тут дала рёву. Слышать её никто не мог: весь посёлок был в поле. Вася побежал за пять километров за мамой. Пока нашли бригадира, Николая Васильевича, у которого свободной лошади не было и ему пришлось брать из плуга.

Время шло. К вечеру мама, Маруся, Вася, я и Николай Васильевич приехали в районную больницу. Врача-окулиста в больнице не было, нужно было отправлять в областной центр, в Курск, а пока меня с Васей положили в одну палату. Васе было жалко меня, он ухаживал за мной и когда я начинал плакать, то плакал вместе со мной. У него было опалено лицо, особенно правая щека, из уха текла кровь, его оглушило. Соседу оторвало три пальца левой руки, у меня вся голова и правая щека были в осколках, глаза закрыты. Через две недели на самолёте меня доставили в Курск. Врач, Аркадий Григорьевич Кроль, сказал, что если бы привезли сразу, то левый глаз можно было бы спасти полностью.

Три месяца я пролежал в больнице. Правый глаз удалили, а на левом, после нескольких операций, сохранилось остаточное зрение, я мог свободно передвигаться и даже читать, но недолго. Выписывая меня, Аркадий Григорьевич наказывал маме: «Бегать и прыгать нельзя, читать и писать нельзя минимум год, необходимо хорошее питание, иначе произойдёт отслойка сетчатки и тогда уже никто не поможет».

Маленькому мальчику исполнять рекомендации врача не так-то просто, а точнее, совсем непросто. Через несколько лет отслойка сетчатки всё-таки произошла. Сейчас, вспоминая детство, я прежде всего вспоминаю тот миг, когда, радостный, со стеклянной колбочкой вбежал в хату. Это был миг между прошлым и будущим, между ясным и солнечным прошлым и темнотой будущего. Нет, даже не так, слепота не бывает чёрной или серой. Как для глухих нет звука, так для слепых нет цвета.

Иван Холявченко