Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

         ПОЭЗИЯ

КРАСНОЯРСКИЙ ПОЭТ РОДОМ ИЗ ВОРОНЕЖА

Покопалась в своих компьютерных записях и наткнулась на «Игру со зрителями», которую я проводила на юбилейном вечере, посвящённом пятидесятилетию Анатолия Николаевича Кобзева. Почти все вопросы этой игры актуальны до сих пор, например: «За какую футбольную команду он болеет? За «Спартак»; «За какое право выступает поэт? За «Право на ошибку» — так называется один из его сборников. А вот ещё вопрос:  «Волосы какого цвета особенно нравятся Анатолию?» Впрочем, на этот вопрос всеобъемлюще отвечают его стихи:

  Босоногая ночь опустила мне руки на плечи

  И коснулась губами моей не побритой щеки.

  Ветер, словно колдун, гасит окна, как свечи,

  И лукаво снимает с деревьев седых парики.

Рядом осень-плутовка прокралась походкою лисьей,

Днём лаская теплом и пугая морозцем к утру.

Работяга-октябрь нас с тобою бросает, как листья,

То друг к другу прижав, то рассыпав опять на ветру.

Я влюблён в нашу осень, дарящую щедрые встречи,

Где прощальное золото с матовым солнцем слилось...

  Долгожданная ночь твои руки опустит на плечи,

  И душа запылает в костре золотистых волос.

  Разумеется, главным содержанием творчества тонкого лирика является любовь, ведь на этом  стержне держится всё прекрасное на земле. Его стихи очень мелодичны и легко ложатся на музыку. Да, он такой, наш юбиляр, красноярский поэт родом из Воронежа, — открытый, мягкий, доверчивый, убеждённый в том, что добро всегда побеждает зло. Впрочем, лучше почитать сами стихи, чем рассуждать о них:

  Я выживу, не покривив душой,

  Я выстою, не подогнув коленей,

  Пока храню высокое стремленье

  Вернуться в мир, лазурный и большой,

  В котором только двое — ты и я,

  В котором близость рук и душ сплетенье

  Цветы срывают с гребня вдохновенья,

  Бросая их на ложе бытия.

И он придёт, наш день. Нескоро пусть,

Как солнца луч, желаемый и сладкий.

Тебе скажу я просто: «Всё в порядке!»

И в волосы твои лицом уткнусь.

Поэту нравится возвращаться к знаменательным деталям эмоционального фона событий. Читателям запоминаются рифмованные плоды его образного мышления:

Волосы твои — у нашей осени,

И большие серые глаза.

Золотые листья ветры сбросили,

И осталась хрупкая лоза.

А дожди идут, не унимаются,

Стук холодных капель тело жжёт,

А она надеждой утешается:

Может быть, тепло ещё придёт?

 Мне близка печаль необъяснимая,

 Беззащитность чистых тихих снов.

 Как же мне спасти тебя, любимая,

 Уберечь от будущих снегов?

У автора есть яркая индивидуальность, легко узнаваемый творческий почерк. Труднейшие задачи трогательного и выразительного звукописания он решает по-своему, что чрезвычайно ценно:

  Настал прощённый день. Господь, прости меня

  За то, что я люблю, в грехе своём сгорая.

  Как ранняя весна, капелями звеня,

  Поёт моя душа. И на пороге рая,

  Коль зададут вопрос суровые уста,

  Отвечу, не стыдясь и глаз своих не пряча:

  «Как синева небес, любовь моя чиста.

  Прости меня, Господь, но не хочу иначе!»

  Заглянула я в свои записи, и сразу же всплыл в памяти тёплый майский вечер. Мы возвращаемся из Дома Искусств, где проходило торжество. Кажется, что это было совсем недавно. На самом деле прошло почти пять лет. 18 мая 2014 года самобытному лирику исполняется уже 55, и мне вновь предстоит провести очередную  творческую встречу поэта Кобзева с поклонниками его таланта.

  Анатолий родился в Воронеже, учился в Павловской средней школе для слабовидящих, затем в Кисловодске получил профессию массажиста, там же встретил Галину из Красноярска. В начале восьмидесятых супруги Кобзевы приехали в родные места жены.

  Вскоре состоялось моё знакомство с новоявленным сибиряком. Однажды я обратилась к Галине за помощью как к специалисту, так как хорошо её знала и даже учила в вечерней школе. Однако, загруженная домашними делами, спасать меня от остеохондроза она отправила своего мужа, благо, мы жили рядом.

  Врачеватель оказался человеком коммуникабельным, с ним было легко общаться. Мы говорили обо всём на свете, в том числе о поэзии, то есть о вещах духовных и возвышенных. И поэтому мне было неловко спрашивать о такой прозе: «Сколько я должна заплатить за массаж?» Потом предстояло бы ещё отсчитывать необходимую сумму. Как вы, наверное,  помните, в те времена на Енисей ехали романтики, главным образом, не за деньгами, а «за туманом и за запахом тайги». И я подала Анатолию весь кошелёк, сказав, чтобы сам взял, сколько нужно. Позже он говорил, что никто и никогда больше таким оригинальным способом с ним не рассчитывался. В ходе лечения выяснилось, что молодой массажист пишет стихи. В то время я уже была директором краевой спецбиблиотеки для слепых, в которой успешно работало литературное объединение самодеятельных авторов «Былина». Конечно же, я пригласила туда Анатолия. С той поры нас связывает дружба, проверенная временем. По крайней мере, испытание водой она выдержала.

  Расскажу об одном случае почти двадцатилетней давности. Летом мы небольшой дружной компанией ездили в выходные дни на базу отдыха, принадлежавшую Красноярскому УПП. Домик базы стоял, да и сейчас вроде бы стоит, на берегу горной и гордой красавицы Маны, чуть выше её впадения в Енисей. Река в этом месте не очень широкая, максимальная глубина — чуть выше пояса, но течение необычайно быстрое, вода с бешеной скоростью пытается вырваться из тесного русла на простор. Дно и берег реки покрыты острыми камешками, поэтому в воду мы забредали только в обуви. Для этой цели я использовала босоножки, которые прочно держались на ногах, правда, подошва у них была пробковая. Однажды Толя предложил мне вдвоём перейти вброд на противоположный берег. Сам он уже прошёл таким маршрутом и сказал, что это здорово. Я согласилась, и мы, крепко держась за руки, двинулись за острыми ощущениями. Анатолий шёл со стороны течения, принимая на себя всю его мощь. Чувство восторга от преодоления неистового потока было непередаваемым! На следующий день мы уговорили присоединиться к нам мою тёзку, Толину жену. На противоположный берег наша троица ещё как-то перебралась, хотя и с большим трудом, потому что Анатолий физически не мог закрыть нас обеих от стремительного течения. Я чувствовала, что нам нельзя ещё раз испытывать судьбу, Толе лучше поодиночке эвакуировать нас на наш берег. Но я не высказала вслух свои опасения, и в том же порядке мы двинулись в обратный путь. Вот тут-то Мана и показала свой характер: она пыталась нас опрокинуть, сбить с ног. Мы образовали треугольник, держа друг друга за руки, и изо всех сил сопротивлялись течению, стараясь устоять, но пробковые босоножки предательски пытались лишить меня опоры и вытолкнуть мои ноги на поверхность. Если бы это произошло, то меня разбило бы о камни и брёвна, оставшиеся от прошлых лесосплавов. Галю несколько раз сбивало с ног, и вода накрывала её с головой. Как и положено, хладнокровнее всех был мужчина. Не давая нам поддаваться панике, он всё время что-то говорил, но запомнились только слова: «Девчонки, держитесь!» Мы яростно боролись за жизнь и, в конце концов, выбрались на безопасное место.

На берегу с тёзкой случилась истерика. К великому моему удивлению, я обнаружила, что мои плечи остались сухими, хотя ноги были разбиты в кровь. Придя в себя, мы не скупились на шутки по поводу случившегося. Друзья рассуждали, почему это река не приняла нас в этот день, и предлагали варианты эпитафий, какие бы они нам посвятили. Наше приключение имело счастливый конец благодаря выдержке и самообладанию Анатолия, ведь он, спасая свою жену, не бросил меня. Кто знает, как поступил бы на его месте кто-нибудь другой.

  Много воды утекло с той поры, и не только в Мане. Немало событий произошло и в стране, и в жизни каждого из нас. Но я знаю, что на Кобзева и сейчас можно положиться, в трудную минуту он обязательно придёт на помощь, даст взаймы деньги, даже если они у него последние. А это в наше время тоже дорогого стоит. Когда у меня случилась беда (мужу потребовалась срочная онкологическая операция), Анатолий Николаевич позвонил заведующему хирургическим отделением краевого онкодиспансера и попросил ускорить госпитализацию, ибо медлить было нельзя. Замечу, что линии судьбы маститого врача и массажиста лишь иногда пересекались на почве занятия литературным творчеством. Далеко не каждый бы стал лезть к в общем-то малознакомому «собрату по перу» с чужой бедой, а вот Анатолий решительно вмешался в ход событий, поэтому его искренним строчкам о верной дружбе я безоговорочно верю!

  Если вместо горячей любви

  Ворвалась в сердце дикая вьюга,

  Если выход не можешь найти

  Из судьбой отведённого круга,

  Если песню оставишь в пути,

  Потеряв нить надежды упругой,

  Дай мне знать. Позвони. Позови.

  И я буду. Даю слово друга!

  При вступлении  Анатолия Николаевича в Союз писателей России одну из рекомендаций ему дал руководитель среднего звена, который занимался словесностью в свободное от работы время. При всей его занятости он решил заглянуть в принесённые книжки, а по привычке начал с конца сборника «Прощённый день». Там было напечатано:

Я всех простил, и мне легко.

Своей обиды чёрный камень

Забросил в небо далеко,

И он исчез за облаками.

Я всех простил и смог понять,

Какою заплатить ценою,

Чтоб так же поняли меня

Однажды преданные мною.

 Спустя несколько лет, на одной из литературных тусовок этот прозаик, а по совместительству влиятельный чиновник, признался поэту, что со школы не зубрил стихи, но его миниатюру выучил и обязал всех подчинённых сделать то же самое. Частенько, отправляясь к начальству «на ковёр», ответственный товарищ, как молитву, мысленно повторяет эти спасительные строчки —  помогает!

  Более тридцати лет Анатолий живёт в Красноярске, лечит людей и пишет стихи. За все эти годы у него было издано три авторских сборника: «Прощённый день», «Право на ошибку» и «Причастен». Почему-то ему захотелось, чтобы их названия начинались с одной и той же пары букв.

  Стихи он начал писать ещё в детстве. Первое признание пришло после участия в литературном конкурсе, посвящённом Дню Великой Победы. Стихотворение «Я не был на войне», написанное в пятнадцать лет, было названо лучшим и опубликовано в районной газете «Маяк Придонья»:

  Я не ел чёрный хлеб вперемешку с песком

  И не полз по телам, перепачканным глиной,

  Я не шёл по горящей Европе пешком,

  Чтобы знамя поднять над Берлином.

Не кружил «мессершмитт» над моей головой,

Дождь свинцовый роняя навстречу.

И не мне политрук перед самой Москвой

Говорил, чтоб держался покрепче.

  Я с последней гранатой не падал под танк

  И не плакал над телом не вставшего друга,

  И не я через пламя смертельных атак

  Шёл вперёд, как бы ни было туго.

Я в холодной землянке не пел про весну

И под крики «ура!» не бросал шапку в небо.

И не я умирал, проклиная войну,

Потому что в те годы я не был.

  Опоздал я с рожденьем. Из книг да кино,

  Из рассказов в боях поседевшего деда

  Узнавал я о том, как рождалось оно:

  Это гордое слово: «Победа»!

  Подвиги советских солдат волновали его и двадцать лет спустя. За стихотворение «В засаде» он был удостоен звания лауреата очередного творческого состязания:

  Туман расстилается белой попоной,

  Хвосты по земле волоча.

  Сидим мы в засаде с Володькой Гапоном,

  Зубами от стужи стуча.

Гапон — это кличка, прозвали ребята

За нрав его хмурый и злой.

А так он — Попов, неказистый, горбатый,

Но в нашей засаде старшой.

  Четвёртые сутки болотною гнилью

  Мы дышим да кормим мошку.

  Отёкшие ноги застыли, заныли,

  И всякое лезет в башку.

Володька, тот вовсе осунулся мордой,

Лишь нос багровеет, как мак.

Четвёртые сутки! Какого же чёрта

Сидеть без замены вот так?!

  Солдатское счастье — сухие портянки

  Да спиртика пару глотков.

  Густеет туман, как сметана из банки,

  Не видно на десять шагов.

Кого угораздит ходить по болоту

В такую погоду сейчас?

Свернуть «козью ножку» большая охота,

Но разве нарушишь приказ!

  Прошу я сержанта: «Давай-ка, братишка,

  Закурим одну на двоих.

  Ведь жизнь коротка: от медали до «вышки»,

  Сам знаешь, один только миг.

Сгниём мы с тобой в этой хмари болотной

И некому будет отпеть.

А вот табачок краснодарский добротный,

Куда же теперь его деть?»

  Володька, бедняга, намаялся, верно,

  И сразу душою обмяк.

  В обрывок газеты «Заря коминтерна»

  Сам нежно ссыпает табак.

Дымок ароматный, густой и дурманный,

плывёт, как забытый напев...

Но вдруг мой старшой отшатнулся, как пьяный,

Сказать ничего не успев.

  Чужая граната тихонько, как мышка,

  К его подползает ногам.

  Мелькает в мозгах, что обоим нам — «крышка».

  Прямая дорога к богам!

Секунда, как год, проведённый в неволе,

Но, воздух глотнув полным ртом,

Сержант приседает, как будто от боли,

Гранату накрыв животом!

И снова туман, ненавистный, кудлатый,

Окутал меня, обволок.

Туманом заляпаны стены палаты

И белый её потолок.

  Глаза закрываю и падаю в бездну,

  Но губы мне мочат водой.

  Хочу зарыдать, да рыдать бесполезно!

  И я выдыхаю: «Старшой!..»

Уходят года. Только снова и снова

Мне жить не даёт этот сон:

Сидим мы в засаде с Володькой Поповым —

Сержантом по кличке Гапон.

В прошлом году библиотекой был объявлен литературный конкурс на тему «Великий мой язык», на который Анатолий представил стихотворение «Моему деду». Компетентное жюри единогласно признало его лучшим в номинации «Поэзия»:

Мой дед ругался по-немецки,

Всё потому, что был в плену.

Боялся он бесед простецких

Про ту великую войну.

Не дезертировал с позором

И никого не предавал,

Но откровенных разговоров

Сам о войне не затевал.

Кто виноват, что в сорок пятом,

Когда последний бой затих,

Он выжил в том плену проклятом,

Один — на тысячу других.

Потом среди глуши еловой,

Где горький смрад от лагерей,

Мой дед познал, что «сип валовый»

Страшней каких-то матерей.

Когда прорвался луч свободы,

 Дед возвратился в отчий дом

Из довоенных счетоводов

Обычным сельским пастухом.

А что ему... С улыбкой детской

Под пенье злющих комаров

Он матерился по-немецки

На заблудившихся коров.

И у Буренки или Зорьки

С утра не лезла в рот трава:

Какого хрена после дойки

Летят заморские слова?

У гроба не было оркестров,

 Не рвали залпы тишину —

Лишь две медали с тусклым блеском,

 И те — за финскую войну.

А на поминках по-соседски

Сказал мне кто-то: «Знай, пострел,

Твой дед ругался по-немецки,

А вот по-русски не умел...»

                      Галина Шушкова