Общероссийская общественная организация инвалидов
«Всероссийское ордена Трудового Красного Знамени общество слепых»

Общероссийская общественная
организация инвалидов
«ВСЕРОССИЙСКОЕ ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ОБЩЕСТВО СЛЕПЫХ»

ЛИЧНОСТЬ

Лучезарная Нурия

Писать о женщине, чьё детство прошло вместе с твоим, с кем в течение многих лет ежедневно виделся, и легко, и трудно. Легко, потому что и поныне звучит в ушах её звонкий голос, отдающий рапорт на пионерской линейке, и задорный смех, раздающийся в школьном коридоре. Трудно, потому что за частностями, которых огромное количество, боишься упустить нечто важное, ключевое в её жизни. Впрочем, в памяти многих наших сверстников хранятся незабываемые годы нашей школьной юности, восовской молодости и зрелости, так что уйти от правды так или иначе не удастся.

Имя Нурия представляет собой арабскую форму персидского имени Нур, что в переводе означает «лучезарная». В персидском языке этот имя образующий компонент — «луч, сияние» — имел отношение к божественному свету.

Нурия из Нуркеево

Нынешний Татарстан с его асфальтированными дорогами, благоустроенными, газифицированными деревнями как небо от земли отличается от автономной республики конца пятидесятых — начала шестидесятых годов. Тогда, более полувека назад, бурными темпами начали расти Альметьевск и Нижнекамск, но стоило отъехать от этих городов на несколько километров, как вы оказывались в самом настоящем захолустье. Во многих деревнях единственным благом цивилизации было проводное радио.  Районные же центры, в лучшем случае, соединялись друг с другом поднятыми дорогами с грунтовым покрытием.

В одной из таких деревень с красивым названием Нуркеево, что расположилась на берегу небольшой, но чистой и быстрой речки Мензеля, в первый день цветущего мая явилась на свет Нурия. Наверное, из-за того, что день действительно был по-весеннему светлым, тёплым, наполненным ароматами просыпающейся земли, её назвали таким лучезарным именем. Может, имя это приглянулось её отцу, прошедшему Великую Отечественную и прослужившему в армии ещё шесть лет, а по возвращении домой трудившемуся не покладая рук, чтобы восьмерым братьям и сёстрам помочь встать на ноги.

Не сразу заметили родители, что девочка плохо видит. Нет, она не была слепой, различала цвета и силуэты предметов, но делала всё это неуверенно, не сразу. Однако деревенское детство слабовидящей девочки мало отличалось от жизни её сверстниц. Мама с раннего детства приучила к домашним делам, которых в деревенском доме не счесть. Отец, хоть и переживал  в душе, но не подавал виду, что любимая дочь отличается от сверстниц. Много раз возил он её и в районную, и в столичную больницы. Ответ врачей был неутешителен: Нурии придётся научиться жить с этим недугом. Однажды, в очередной раз возвращаясь из Казани, они встретили в Набережных Челнах, который тогда был серым, скучным и пыльным прикамским городком, а Автограда не было даже в проекте, незрячего старика. Отец Нурии помог ему добраться до места. По дороге они разговорились, и Шайхелислам-ага сам не заметил, как рассказал о своей дочери, о постигшей её врождённой болезни. И тот старик, о котором в семье Нурии всегда вспоминают с добром, посоветовал отдать девочку в школу слепых детей, которая находилась тогда в Свияжске.

Перевёрнутое блюдо

— Ну что, Шайхелислам, отвёз дочку в богадельню? — спрашивали недоброжелатели.

А он отмалчивался, вспоминал, как оставил семилетнюю дочку на попечении совершенно чужих людей, говорящих на непонятном ей русском языке. Во всех подробностях вспоминал, как выехали они из деревни, по ухабистым дорогам доехали до районного центра, на ревущем «кукурузнике»долетели до Казани, затем три часа на «омике» (пароме), и вот он — остров Свияжск. Издали он действительно напоминал перевёрнутое кверху дном блюдо, плавающее на поверхности воды, широко разлившейся у слияния Волги и Свияги. На острове — остатки когда-то могучего и величавого града Свияжский, основанного Иваном Грозным в 1551 году и ставшего надёжным форпостом при взятии Казани. В те далёкие времена деревянный город-крепость, срубленный в лесах под Угличем и сплавленный вниз по Волге, был воздвигнут буквально за месяц на вершине круглого холма у слияния двух рек. В 1957 году, после того как была построена Куйбышевская ГЭС, уровень воды поднялся настолько, что город оказался на острове. На клочке суши площадью менее одного квадратного километра, кроме школы слепых детей, открытой в 1932 году, находились также больница для душевнобольных и школа для умственно отсталых.

Беспокойные мысли роились в голове отца: «Как там моя дочка? Не обижают ли её другие дети? Научилась ли понимать по-русски?»

А Нурия между тем очень быстро освоилась в новой обстановке. Недаром гласит татарская пословица: «Мысли родителей — о детях, мысли детей — о вольной степи». Поначалу, конечно, скучала, особенно по утрам, когда, открыв глаза, вместо знакомой до мелочей обстановки родного дома видела огромную спальню, бесконечные ряды железных коек, на которых ещё спали её новые подруги. Ладно бы только подруги! По какой-то причине девочки-первоклашки жили в одной комнате с мальчиками! В стену встроена огромная печь, дрова для которой нужно напилить и принести самим. Кроме того, нужно принести с реки воды для приготовления пищи. На острове нет водопровода. Зачем он нужен, если кругом вода: пей — не хочу! Зимой, чтобы добраться до воды, нужно продолбить прорубь. Нурия поныне вспоминает годы учёбы в Свияжске с лёгкой грустью, считая, что условия, которые никак нельзя назвать тепличными, закалили незрячих детей, позволили им лучше подготовиться к самостоятельной жизни. С огромной благодарностью Нурия вспоминает своих первых воспитателей: Валентину Георгиевну Литвиненко и Людмилу Григорьевну Гудину, первую учительницу Августу Петровну Коровину. Нурии, прежде даже имён таких не слыхавшей, было поначалу очень трудно к ним обращаться, но она не только привыкла, но и полюбила их. Впрочем, их любили все дети, ведь они на долгие месяцы заменили малышам мать. Но это были очень строгие мамы: отсутствие зрения не освобождало детей ни от дежурства по столовой, ни от содержания в порядке школьных принадлежностей и личных вещей. Особое внимание воспитатели уделяли самообслуживанию: вдевать на ощупь нитку в иглу, пришивать пуговицы и воротнички Нурия стала с первого класса. До сих пор в её семейном альбоме хранится фотография, которую Нурия с гордостью показывает детям, а теперь и внукам:

— Видите, я стою в школьной форме с немного криво пришитым воротничком? Это первый пришитый мной самостоятельно воротничок!

Учёба давалась девочке удивительно легко: она первая в классе запомнила все брайлевские буквы, хотя они вовсе не походили на те, которые она изучала с отцом по «Алифбе», татарскому букварю. Так незаметно пролетели первые месяцы. В один из предновогодних дней за ней приехал отец, чтобы увезти на каникулы домой. Но не так-то легко выбраться зимой с острова: предстоит пройти по протоптанной тропе восемь километров до платформы «Васильево», откуда на электричке рукой подать до Казани. Нурии запомнилось, как они шагали с отцом по этой тропе, как разыгралась метель, а ноги усталой малышки совсем отказывались идти. Тогда отец снял с себя кожан, посадил на него дочку и вёз её по заснеженной тропе.

Нурии казалось, что любовь родителей, забота педагогов и уважение одноклассников не дают ей права плохо учиться, быть неаккуратной, невежливой. Так и повелось с первого класса: Нурия — лучшая ученица, лучше всех убрана её постель, она одета опрятнее всех. Приезжая на каникулы в деревню, она уже не боялась, что её, как бывало прежде, назовут «сукыр кыз»(слепая девочка), ведь ей было чем гордиться!

Первое золото

1968 — 69 учебный год для незрячих детей Татарии начался не 1 сентября, а двумя месяцами позже. Причиной тому послужил переезд школы с острова, где не было элементарных удобств, в специально построенное для неё двухэтажное здание на окраине посёлка Лаишево, что в 50 километрах от Казани. Дети будто попали на другую планету: не нужно идти за водой невесть куда, открыл кран — и вот она, лей, сколько хочешь! Не нужно мучиться с дровами: школа отапливается собственной угольной котельной! Не нужно бежать на улицу, чтобы попасть в туалет или столовую: всё под одной крышей! Не нужно ждать, когда затарахтит движок, чтобы включить свет, а достаточно подойти и нажать на выключатель. Дети долго не могли привыкнуть к длинным коридорам, светлым классам, просторным игровым залам, небольшим уютным спальням. Были в диковинку и огромный гулкий спортзал, уставленный разнообразными снарядами, актовый зал, столовая, мастерская, пионерская и ленинская комнаты... Нурия поняла, что, попав в такие сказочные условия, должна учиться ещё лучше. А её одноклассники, казалось, скучали по вольному ветру Свияжска: собираясь вместе, они подолгу говорили о том, как было интересно на покинутом ими острове.

Но асфальтированные дорожки вокруг нового здания, засаженные душистыми цветами аллеи перед парадным входом быстро развеяли их тоску по прежним временам. Высокий забор с колючей проволокой и сторожевые вышки, оставшиеся от заключённых, строивших здание новой школы, лишь прибавляли романтики пребывания в ней. Впрочем, эти «излишества»вскоре исчезли, остались лишь бараки, где жили прежде заключённые: в них разместились подсобные помещения, склады, баня, а также жильё для нескольких учителей. 

Детей в Лаишевской школе встретил великолепный педагогический коллектив. Многие учителя и воспитатели переехали вместе со школой из Свяжска, не представляя свою дальнейшую трудовую деятельность без своих подопечных. Незрячие педагоги Борис Владимирович Яковлев, Алексей Власович и Надежда Викторовна Архиповы, Александр Семёнович Григорьев, Татьяна Панфиловна Панфилова стали для детей не только примером высокого профессионализма, но и осознания того, что слепота — не приговор, а лишь преграда, которую можно и нужно преодолевать. Нурия по всем дисциплинам училась на «отлично». Наверное, педагоги, собираясь в учительской, не раз спорили о том, какому же предмету она отдаёт предпочтение. Нурия и сама не смогла бы тогда ответить на этот вопрос. Ей просто нравилось учиться, впитывать ежедневно новые знания. Преподаватель русского языка и литературы, а по совместительству завуч школы Софья Исламовна Латыпова пророчила ей филологическое образование, Леонид Фёдорович Смелков говорил, что Нурия непременно станет историком, Виктор Иванович Волков утверждал, что у неё ярко выраженные математические способности, а директор школы Джафар Харисович Вафин всерьёз предлагал ей после девятого класса поступить в педагогическое училище, чтобы затем вернуться в родную школу.

Как-то так получилось, что сверстники признали за Нуриёй право быть их лидером. Вначале это была пионерская организация, затем — комсомол.

До чего же всё было красиво:

Барабаны, знамёна, салют!

Пионерские клятвы — не лживы,

Эти детские песни не лгут!

 

Голос девичий, чистый и звонкий,

Рапортует о школьных делах.

Подчинялись мы хрупкой девчонке,

Что красивей, умнее была!

 

Отголосок тех школьных линеек

В нашем сердце поныне живёт,

Заставляя быть крепче, сильнее.

Как маяк, нас по жизни ведёт.

Дети взрослели, появлялись взаимные симпатии и привязанности. Как-то само собой получилось, что избранником Нурии стал Володя, учившийся на класс старше. Их отношения были настолько естественными и органичными, что никому и в голову не приходило подумать о них что-то плохое. Педагоги, на чьих глазах возникла эта дружба, не скрывали своего восхищения этой парой. Редко бывает так, что детская увлечённость перерастает в серьёзные чувства, но здесь получилось именно такое счастливое исключение.

Несмотря на то, что в нашей школе обучались незрячие дети, мы не оставались в стороне от военно-патриотического воспитания. Ежегодно готовились к общешкольному параду, на котором каждый класс представлял какой-то род войск. Помню, как наш класс представлял будёновцев, а класс, в котором училась Нурия, — революционных матросов.

Зал спортивный светел и просторен!

И, как будто шпорами звеня,

Шествует  будёновец Федорин,

А в другом отряде — Нурия!

Щеголять сегодня ей в мундире

Храброго, лихого моряка!

Выпала ей честь быть командиром,

К бескозырке тянется рука!

Держится уверенно и твёрдо,

Знает, как командовать людьми!

И по жизни следовать ей гордо

По дороге к счастью и любви!

До выпускного класса Нурия не сбавляла темпов в учёбе, и директор школы Валентина Александровна Силакова по итогам выпускных экзаменов решила ходатайствовать о вручении ей золотой медали. Однако это оказалось не так просто: чиновники из Лаишевского роно  не верили, что слепой ребёнок в принципе может претендовать на медаль. Нурии, сохранившей к тому времени небольшой остаток зрения, пришлось несколько раз переписать выпускные работы обычным шрифтом. При этом она знала, что по Брайлю работы выполнены безупречно, но чиновники рельефно-точечным шрифтом не владели и проверить её работу не могли. В конце концов, в Министерстве образования, куда обратилась директор школы, возобладал здравый смысл, и Нурия первой из выпускниц Лаишевской школы получила золотую медаль.

Становление личности

Девушка не раз задумывалась, какой специальности посвятить себя. По окончании девятого класса она всерьёз думала уйти рабочей на УПП, чтобы начать зарабатывать на жизнь и помочь материально родителям: именно в те годы заболел отец, и ей как старшей дочери очень хотелось взять на себя бремя заботы о родителях. Но тогда девушке не было и шестнадцати, вряд ли её приняли бы на УПП. Нурия это прекрасно понимала, поэтому не пошла вслед за одноклассниками-переростками, которые покинули школу, окончив девятый класс.

После долгих раздумий Нурия решила стать юристом и подала документы в приёмную комиссию Казанского государственного университета, где в те годы успешно учились незрячие выпускники Лаишевской школы. Она решила совместить учёбу с работой, чтобы не зависеть материально от родителей, а по возможности самой помогать им. Легко сдав вступительные экзамены, она была зачислена на вечернее отделение юрфака, а работать поступила на картонажный участок Казанского УПП № 1. С 7 до 15 часов работала, с 17 до 22 часов училась в университете. Эта хрупкая девушка успевала всюду, никто и никогда не слышал от неё, что ей трудно. Конечно же, она уставала, но разве скажешь об этом подругам по бригаде картонажниц или одногруппникам? Нурия привыкла быть сильной, гордой, независимой.

В 1978 году Нурия и Володя решили соединить свои судьбы. Вместе с многочисленными друзьями и одноклассниками молодожёнов на этой свадьбе был и я. Пока мы, незрячие, дождливым октябрьским вечером добирались до родительского дома Володи, где уже всё было готово к праздничному застолью, изрядно перепачкались в дорожной грязи. Нас встретили сёстры Володи, помогли привести себя в надлежащий вид и усадили за стол. А в это время над Большими Кабанами, где и в советские годы не закрывалась церковь, разнёсся колокольный перезвон, будто возвещая всю округу о предстоящем счастливом событии.

Через год, окончив учёбу, мы разъехались по разным городам, но нас по-прежнему тянуло друг к другу. Бывая в Казани, я обязательно заглядывал к Володе и Нурии. Мне, тогда ещё холостому, хотелось погреться у семейного очага моих школьных друзей, порадоваться за их счастье. А оно было довольно трудным: в комнате площадью чуть больше двадцати квадратных метров, разделённой картонными перегородками на несколько клетушек, жили ещё две семьи. Но даже в таких условиях Нурия оставалась радушной и гостеприимной хозяйкой. На мои попытки уйти на ночь в общежитие она неизменно отвечала:

— Никуда не пойдёшь! Ты к нам приехал или к ним? Как-нибудь разместимся: в тесноте, да не в обиде!

Жили вы на Газовой в общаге.

Комната — одна на три семьи!

За картонной стенкой верещали

Груднички соседей, как свои.

Помню, как радовались Нурия и Володя, получив двухкомнатную хрущёвку на пятом этаже. К тому времени Нурия, завершив учёбу, начала работать инженером-реабилитологом на УПП. Опыт, приобретённый в цехе, соединённый со знаниями, полученными в университете, позволил ей стать незаменимым специалистом в своём деле. Мне доводилось слушать её выступления на пленумах Татарского правления, которые тогда проводились дважды в год и превращались в площадку по обмену опытом.

Но Нурию тянуло к педагогической деятельности. Ей казалось, что она обязана передать опыт и знания, полученные от своих педагогов, незрячим детям и взрослоослепшим. В 1993 году, когда вечерняя школа в Казани была преобразована в Республиканский центр образования, социальной реабилитации и профессиональной подготовки слепых, она решила посвятить себя педагогической деятельности. Как методист Центра она разработала программы по обучению незрячих навыкам элементарной реабилитации, активно занималась открытием новых филиалов Центра в городах и районах Татарстана. В 2007 году она решила, что пора посвятить себя семье, детям и внукам.

Все эти годы Нурия Исламовна активно занимается общественной деятельностью. Совет незрячих женщин Татарстана под её руководством стал одним из лучших в ВОС. В 2005 году в номинации «Светлое имя — мама» Нурия стала победительницей. Президент Татарстана вручил ей диплом и накинул на её плечи роскошный шёлковый платок, а на голову водрузил калфак. Это воспоминание поныне является одним из самых ярких и приятных в её жизни.

Нурия Исламовна и Владимир Алексеевич вырастили троих детей, теперь подрастают их внуки. Алина, родившаяся накануне 50-летия Владимира Алексеевича, недавно заговорила стихами:

Я на дедушку очень похожа,

Но на полвека моложе.

Уверен, что её ждёт такая же яркая и насыщенная жизнь, какая досталась бабушке.

Пока ещё есть порох,

Им нужно дорожить.

Есть люди, для которых

На свете стоит жить!

 

Рифкат Гардиев,

председатель Чистопольской МО ВОС

НАШИ ВЕТЕРАНЫ        

Три дня боя  плюс вся жизнь

Всё дальше в прошлое уходят фронтовые грозы самой страшной войны. Всё меньше остаётся среди нас её непосредственных участников, сражавшихся на  огненных рубежах. С тех пор прошло уже 68 лет. Но до сих пор болят раны тогдашних мальчиков, юность которых пришлась на эпицентр той чудовищной битвы. Анатолий Нарциссович Романчук — один из них. Через два года наша страна будет отмечать семидесятилетний юбилей Великой Победы над фашистской Германией. А для Анатолия Нарциссовича этот год станет юбилейным вдвойне, так как 23 августа 2015 года ему исполнится 90 лет.

Для инвалидов по зрению Красноярского края его имя давно уже стало легендарным. И не случайно, ведь он более тридцати четырёх лет, с 1951-го по 1985-й, возглавлял Красноярскую региональную организацию ВОС. Это при нём велось активное строительство, развивалась культурно-массовая, социально-реабилитационная работа, быстро увеличивалось количество членов ВОС и работающих слепых. Почти каждый из них путёвку в трудовую жизнь получал в кабинете Романчука. Он знал по голосам практически всех незрячих края. Я сама, потеряв зрение в 17 лет, через два года получила его отеческое благословение на вступление в Общество слепых. И всю жизнь благодарна этому Человеку с большой буквы за поддержку.

 

Детство и юность

  У Анатолия Романчука, как и у большинства его сверстников, детство и юность были суровыми. Он родился на хуторе Широкая Падь Сучанской волости Дальневосточного края, позднее переименованный в Будённовский район Приморского края. Отец был единоличником. Летом занимался собственным хозяйством. Зимой уходил в тайгу на охоту. Мать хлопотала по дому, обихаживая детей и мужа.

  В 1931 году, во время коллективизации, не желая вступать в колхоз, Нарцисс Романчук распродал всё своё хозяйство. Взяв семью, уехал в глубь тайги и устроился на работу на золотой прииск. Через два года семья переселилась в район бухты Юс Гоу — Трёх Озёр. Там отец стал добывать морскую капусту. В посёлке была лишь начальная школа, а старшим детям необходимо учиться, пришлось переезжать. Купив в районном центре большую баню и перестроив её под жилой дом, отец перевёз туда своё немалое потомство. А сам устроился на почту и охотился, обеспечивая семье сносное существование. Только благополучие продлилась недолго: в 1938 году отца арестовали и полтора года продержали в тюрьме. А затем на 5 лет выслали в Сибирь, после чего мать вызвали в милицию и перечеркнули крест-накрест в паспорте листок с пропиской, что означало: ей, жене врага народа, жить в приграничной зоне запрещено. Анатолию, отличнику учёбы, предложили остаться в школе-интернате и жить на полном государственном обеспечении. Но он отказался, и через месяц семья Романчуков приехала к месту ссылки отца — в деревню Дудовка Казачинского района, что находилась почти в 200 км к северу от Красноярска.

Школа, в которой теперь предстояло учиться Анатолию, находилась в 15 верстах, пришлось жить на съёмной квартире и приходить домой лишь на воскресенье. Но это не мешало Анатолию быть отличником к тому же помогать матери по хозяйству. Он косил траву, пилил и колол дрова и даже пахал. Времени для баловства не оставалось.

Когда началась война, Толя перешёл в восьмой класс. В начале 1942 года его приняли в комсомол. До Казачинского, где находился райком комсомола, они с ребятами в сорокаградусный мороз 20 км добирались на лыжах. На заседании райкома он честно  рассказал  автобиографию. Шла война, и на то, что его отец был осуждён, внимания не обратили. И домой паренёк вернулся счастливый, с новеньким комсомольским билетом. С весны и до поздней осени все ребята старше десяти лет вместе с женщинами ударно трудились на сельхозработах. Мужчин не осталось. Мать радовалась малолетству сына. «Пока подрастёт, — думала она,  —война, глядишь, и закончится!» Только годы шли, а проклятущей напасти не было видно конца.

Повестка явиться в военкомат с вещами восемнадцатилетнему Анатолию пришла в октябре 1943 года. Простившись с родными, он со сверстниками отправился на сборный пункт. Им выделили лошадь, которая тащилась, еле передвигая ноги. Положив на телегу свои котомки, ребята шагали следом. Молодость брала своё, и они всю дорогу то пели, то дурачились.

В военкомате Казачинского им выдали на 10 дней сухой паёк, посадили на пароход, и вверх по Енисею они поплыли до Красноярска. А оттуда поездом в Ачинск. К месту, где формировался полк, добрались лишь на двенадцатый день. Новобранцев сразу же переодели в военную форму. Три раза сводили на стрельбище — и солдаты готовы, времени на более длительное обучение попросту не было. Погрузили в теплушки и отправили на фронт.

Салют в новогоднюю ночь

Семьсот одиннадцатый стрелковый полк, в котором служил рядовой Анатолий Романчук, прибыл на Белорусский фронт в середине декабря. Там сразу же выдали оружие, оно было разномастным. Анатолий получил автомат Калашникова, который поменял на карабин, показавшийся ему более привычным. Через несколько дней старшину их маршевой роты ранило, и на его место, как комсомольца и самого грамотного, поставили Анатолия. Мороз в те дни зашкаливал за минус 30 градусов. Их полк готовился к наступлению на занятый немцами Витебск, находившийся от их расположения в 16 км. Приказ наступать был получен в последний день декабря: надлежало взять полусожжённую деревушку, названия которой Анатолий не запомнил. Несколько раз они поднимались в атаку, но из-за сильного огня отступали с потерями, в конце концов, их рота вынуждена была заночевать в небольшом лесу. Валившийся от усталости командир, которого между собой любовно называли «дедом», ведь он был старше остальных лет на 20, приказал всем отдыхать. Ребята во главе с Анатолием, обнаружив большую воронку, наломали елового лапника, и, устелив дно ямы, забрались туда. Командир тут же уснул, а солдаты окружили его и, тесно прижавшись друг к другу, стали согревать своими телами. От этого и самим было теплее. Они смотрели в тёмное небо, куда то и дело взлетали разноцветные ракеты. Зрелище было невероятно красивым! Никому из юных сибиряков раньше такого видеть не доводилось.

«Это немцы празднуют встречу Нового года…» — неожиданно произнёс командир и снова провалился в сон. Так Анатолий Романчук с друзьями встретил Новый год. Эта ночь запечатлелась в его памяти на всю оставшуюся жизнь. Утром они снова пошли в наступление. И на этот раз злополучная деревушка, в которой не осталось ни одного целого дома, была взята. Но какой ценой! Полегла почти половина роты. Командир был тяжело ранен, а оставшиеся в живых пошли дальше. В тот же день погиб и командир взвода. Романчук, не раздумывая, взял командование на себя. Утро третьего января выдалось ещё морознее. Их поредевший полк был уже на подступах к Витебску. Каждый завоёванный шаг давался с невероятным трудом. От усталости даже притупилось чувство страха. Со всех сторон свистели пули и рвались снаряды. Своего Анатолий не услышал. Просто показалось, что кто-то ударил справа по голове. Лицо залило горячим и липким. В глазах потемнело. «Это кровь, меня ранило…» — успел подумать молодой взводный, наклонился, чтобы зачерпнуть горсть снега, и потерял сознание.

Пришёл в себя уже в госпитале. Позднее узнал, что ему несказанно повезло. Несмотря на ожесточённый бой, девушка-санитарка перевязала и вытащила на себе беспомощного здоровяка. Из полевого госпиталя его самолётом отправили в Смоленск, а там срочно сделали операцию.

«Очнулся, герой? — спросила врач и проверила пульс. — Ты родился в рубашке. Будешь жить долго… — тихо и ласково журчал её голос. — Осколок, войдя в правый висок, перебив зрительный нерв, проскочил под лобной костью и тупым концом застрял в левой части виска, там и остался, других жизненно важных органов он не повредил…» — «А зрение? Я буду видеть?» — слегка дрожащим от волнения голосом спросил Анатолий. Врач, уже немолодая женщина, сидя на краешке его кровати, с жалостью смотрела на красивого  юношу. Она не нашла в себе мужества сказать ему правду, что отныне он уже никогда не увидит ни голубого неба, ни цвета глаз любимой девушки, и мрак будет его постоянным спутником. Тихонько вздохнув, она уклончиво ответила: «Мы отправим тебя в другой госпиталь, там есть врачи-офтальмологи. Они сделают всё возможное…» Пожав руку своему пациенту, встала и быстро вышла из палаты.

А уже через месяц Романчука лечили в Горьком. Там он пробыл три месяца. Рана зажила быстро, но соединить ведущую от мозга к глазам паутинку зрительного нерва не удалось.

Поняв, что чудес не бывает, молодой инвалид впал в отчаяние. Ночью, положив на голову подушку, плакал, но не зря говорят: «Время лечит!» Мало-помалу Анатолий стал привыкать к новой обстановке, да и молодость брала своё. Стал учиться жить на ощупь. Получилось. Вскоре уже самостоятельно передвигался по палате и даже пробовал выходить в коридор. Научился по голосам  различать врачей и сестричек. В начале мая Романчука комиссовали и выписали из госпиталя. С сопровождающим он прибыл в Красноярск. Енисей ещё был покрыт льдом, а другой оказии  не оказалось. До начала навигации пришлось задержаться.

                              Нина Зайцева, Татьяна Степанова

Окончание в следующем номере.

ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Из воспоминаний

В конце 70-х годов служба тифлотехники ВОС увлеклась организацией производства у нас в стране «говорящих» книг на сверхдолгоиграющих грампластинках. Рассказывали, что Всесоюзная фирма «Мелодия» располагала необходимыми мощностями, что задача Общества слепых — разместить на одном из радиозаводов заказ на выпуск проигрывателей со скоростью вращения диска 8 и 1/3 оборота в минуту. Правда, проблема была не только в оборотах. Необходим ещё соответствующий усилитель звука и динамик. Но утверждали, что эти проблемы вполне решаемы в наших специальных КБ. Зато каким замечательным будет звучание обещанных книг, и как много будет этих книг!

Хлопоты в высоких сферах, как обычно в те времена, дали результат. Спецзаказ Общества слепых разместили на радиозаводе в Саратове. Теперь я не помню, что выпускал завод для народного потребления, но за выполнение нашего заказа там брались неохотно: тираж изделия так себе, да и вообще, пойдёт ли это изделие!

Инженер службы тифлотехники Игорь Альперович уговорил меня съездить в Саратов. Да и меня прямо-таки завораживало производство озвученных книг на сверхдолгоиграющих грампластинках. Правда, к концу 70-х студия звукозаписи ВОС выпускала в год не одну сотню книг. Но мне и этого было мало. Ведь прослушивать я хотел далеко не всё, что записывалось. Записи на грампластинках значительно расширяли бы, как я надеялся, выбор книг.

В журнале «Наша жизнь» мне оформили командировку в Саратов. Я намеревался написать репортаж, как на деле, шаг за шагом, реализуется идея новой возможности для незрячих слушать книги.

Стоял февраль. На перроне никто нас не встречал. Но Игорь уже бывал в Саратове, знал дорогу до правления ВОС. И мы двинулись по улицам, заваленным снегом. Добравшись до правления, я сразу заговорил о гостинице, далеко ли она. Но председатель правления Иван Григорьевич Филимонов осторожно заметил:

— Область наша обширная, и у нас постоянно кто-нибудь бывает издалека. Мы держим здесь, в правлении, пару-тройку раскладушек, несколько одеял. Люди у нас ночуют — не жалуются. Тут у нас комната для приёма пищи. Вы к нам, извините, надолго?

— На пару ночей.

— Надо ли заморачиваться с гостиницей?!

Игорю не сиделось. Он позвонил на завод, надеясь, что кто-то из  руководителей примет нас сегодня же. Но выяснилось, что встреча с главным инженером возможна лишь завтра утром.

— А ещё, Иван Григорьевич, я хотел бы побывать в областной библиотеке для слепых и, по возможности, в спецшколе.

— Библиотека у нас рядышком, — проговорил Филимонов потеплевшим голосом. — Вы, конечно, знаете, что Саратов — это город, где учреждения слепых, можно сказать, старинные.

— Ещё довоенные? — уточнил я.

— Да, — споткнувшись голосом согласился Филимонов, не найдя, должно быть, как поделикатнее отреагировать на моё невежество. — Школа у нас подальше. И там сейчас, боюсь, не до гостей. Предстоит переселение в новостройку. Старое-то здание было построено ещё до революции. Тесно там, и ремонт давно пора делать.

— А  вы, Иван Григорьевич, не местный ли? — поинтересовался я.

— Местный. Здесь школу окончил, а потом и университет. Выучился на  адвоката. В 1947 году горком партии выдернул меня из адвокатуры: надо, мол, строить предприятия, устраивать на работу инвалидов войны. А в Центральном правлении денег нет. Предприятия тогда создавались через местные органы власти. Шесть лет я работал заместителем председателя правления. А потом меня назначили директором саратовского предприятия. А в 1965 году избрали председателем Саратовского областного правления. Стоял вопрос о расширении производственной базы. В Саратове, Балакове, в Энгельсе построили новые корпуса. Нас тогда чётко нацеливали работать полностью по кооперации с большими заводами. Там, на этих заводах, не всегда соглашались отдавать нам то или иное изделие: могут ли, дескать, слепые это делать хорошо. Ну, приезжали на наше предприятие, мы показывали нашу продукцию и то, как организовано производство, — сомнения отпадали.

— Сколько слепых занято на всех ваших предприятиях? — Бывая в командировках, я задавал этот вопрос всем председателям правлений.

— 800 человек, — незамедлительно ответил Иван Григорьевич.

Мой следующий вопрос мог показаться несколько странным для поднадоевшего уже корреспондента журнала Общества слепых:

— К чему сводится в настоящее время роль председателя правления? —  Для меня ответ на этот вопрос всегда был важным. В нём угадывался характер собеседника, его внутренний мир. Во всяком случае, ответ мог стать поводом для других вопросов.

— Директора УПП не выходят на Центральное правление, — проговорил мой собеседник с усмешкой в голосе, — напрямую не выходят. Только через областное правление, через председателя. Прибыль наших предприятий не полностью обеспечивает строительство жилья, ну и других объектов для наших людей. Выбивание в Центральном правлении недостающих средств, разрешение на строительство и прочее — это задача председателя правления. Органы спрашивают не с директоров, а с председателя правления. Вот в Балашове построили производственный корпус, и рядом дом жилой был уже спроектирован. И вдруг — бах, решение в Центральном правлении — ликвидировать Балашовское УПП, а незрячих рабочих перевести в Саратов. Пришла кому-то выдумка — давай укрупнять наши УПП. Меня вызвали в облисполком. У нас есть сведения, говорят, что вы намерены слепых людей из Балашова сюда в Саратов перетянуть. На каком основании вы стягиваете в Саратов слепых людей? Ни в коем случае!.. Я тут же отправился в Москву, доложил об этом разговоре Зимину. Решение о ликвидации Балашовского УПП отменили, но удобное место под жилой дом для работников УПП у нас уже перехватили. Потом я переместился из правления в Областную библиотеку для слепых. С тогдашней заведующей мы долго ходили между стеллажами, на которых стояли брайлевские книги. Мне неловко признаться, но теперь я не помню имени этой энергичной женщины. Она с таким знанием рассказывала о богатстве брайлевского фонда! Здесь бережно хранились книги, изданные ещё в 20-е и 30-е годы, журналы, которые выходили по Брайлю в нашей стране до Октябрьской революции и в первые десятилетия Советской власти.

В читальном зале я познакомился со студенткой местного университета Татьяной Назаровой. Она удивила меня. Ещё бы! Татьяна, оказывается, прочитала чуть ли не все мои публикации в «Нашей жизни» и «Советском школьнике». Но расспрашивала не только о моих публикациях. Интересовали её, помню, подробности жизни слепого писателя Александра Павловича Белорукова, автора книги «Путями веков». Татьяна недоумевала, почему наши журналы практически ничего не рассказывают о подвижниках общественного движения слепых в России.

Возможно, с годами позабылась бы Татьяна Назарова со всеми её непривычными интересами, как забылись, наверное, многие, с кем охотно общался в командировках, о ком рассказывал в своих публикациях, с кем записывал продолжительные интервью, но где-то в середине 90-х на Всероссийском совещании работников библиотек слепых я вновь встретился с Татьяной Назаровой. Теперь она была директором Саратовской областной библиотеки. Татьяна была оживлена, обаятельна, её, как и прежде, многое интересовало, но больше всего, как на местах решаются многочисленные проблемы библиотечного обслуживания слепых.

Впрочем, тогда, в феврале 1978 года, и эта встреча, и сами 90-е годы с их сокрушительными событиями были далеко впереди.

Когда мы с Игорем вернулись в правление, рабочий день закончился. Иван Григорьевич поджидал нас в комнате для приёма пищи.

— Познакомьтесь, товарищи: в гостях у нас Иван Яковлевич Паницкий, наш выдающийся баянист.

От этих слов я даже растерялся. Знал, конечно, что выдающийся слепой баянист Паницкий живёт в Саратове, но на встречу с ним не надеялся, полагая, что он где-нибудь на гастролях.

— Иван Яковлевич, — говорил я, пожимая его тёплую крепкую руку, — не раз слышал по радио, как вы играете, а теперь держу вашу руку, самому даже не верится!  Я думал, что вы где-нибудь в уютном месте.

— Нет, — засмеялся Паницкий. — Теперь я только в Саратове.

Мы выпили за знакомство, а потом я рассказал, что у меня саратовские корни. Отец родился в селе вблизи Балаково, а мать — в деревне недалеко от города Пугачёва. В 26-м году отец окончил в Саратове курсы механизаторов и завербовался в Среднюю Азию на возделывание хлопка. Сперва он отправился с молодой женой — моей матерью — в Туркмению, позднее они перебрались в Узбекистан, в хозяйство под Ташкентом. А в 1931 году переселились в предгорье Алтая. В Средней Азии у них то ли от жары, то ли ещё от чего-то умирали дети. В Саратове отец больше не бывал, но про своё житьё в тех местах вспоминал постоянно. Мне было лет десять, когда он решил научить меня игре на гармони. Купил двухрядку, договорился с нашим сельским гармонистом, чтобы тот показал мне, как сыграть «Барыню», «Светит месяц». Ничего из этой затеи не получилось. Но в назидание отец снова и снова рассказывал о слепом пареньке, которого он видел не то в Саратове, не то в Балакове. Отца поражало, как этот паренёк играл на гармошках, причём на любых. Однажды отец наблюдал, как этого паренька испытывали. Сунули ему саратовскую гармонь с колокольчиками, и тут же он так заиграл, что люди захлопали. Тогда ему дали хромку — совсем другой строй, и он опять тут же наиграл. Тут объявилась откуда-то маленькая гармошечка, но и с этой малюткой он справился незамедлительно. Было впечатление, вспоминал отец, что не этот парень играл на гармошках, а сами они играли, как только гармонист брал их в руки.

— Никак ты, Ванюша, народ дивовал?! — весело поинтересовался Иван Григорьевич. — Ведь другого такого гармониста у нас не бывало. Да и будет ли когда-нибудь?!

Ужин продолжался, и застольный разговор становился всё непринуждённее.

От знающих людей  я не раз слышал, что музыка в исполнении Паницкого не просто прекрасна, но обладает прямо-таки завораживающей силой. Когда с эстрады звучит баян Паницкого, концертные залы не бывают полупустыми. Ещё я знал, что Всесоюзная фирма «Мелодия» выпустила несколько грампластинок с записями Паницкого.

В руках Ивана Яковлевича очутился баян. Его пальцы легко побежали по клавишам, а потом инструмент запел, набирая мощь звучания: «Ах ты, степь широкая, степь раздольная!.. Ах ты, Волга-матушка, Волга вольная…». В городе над Волгой эта мелодия зазвучала как бы сама собой. А потом из-под пальцев Ивана Яковлевича лились мелодии других русских народных песен, вернее сказать, это были обработки мелодий. Иван Яковлевич вносил в них своё: то молодецкую удаль, то нежность, то раздолье русских просторов. И хотелось без конца слушать эти берущие за душу мелодии.

Утром следующего дня мы с Игорем Альперовичем встретились с главным инженером завода-изготовителя проигрывателя для прослушивания сверхдолгоиграющих грампластинок. Я опасался, что этот технарь, погружённый в проблемы производства изделий оборонного назначения, будет трудно воспринимать наши беспокойства по поводу проигрывателей. Но едва начался разговор, я понял с возрастающим удивлением, что наш собеседник знает, как остры для незрячих проблемы доступа к печатной продукции. Он знал даже, что в США незрячие получают озвученную литературу на сверхдолгоиграющих грампластинках, начиная с 1932 года.

— Вопрос, конечно, многие ли получают, — заметил он политично. — С недавних пор выпуск «говорящих» книг наладили и в нашей стране. Записывают ежегодно по 300 с лишним книг. Но тематика их!.. Но методика записи, качество звучания!..  Выпуск озвученной литературы на сверхдолгоиграющих грампластинках будет связан в какой-то мере с фирмой «Мелодия». Тут, можно предполагать, возникнет своя тематика записи, своя методика озвучивания, и в конечном счёте, длиннее и разнообразнее станет перечень озвученной литературы.

Встреча с главным инженером завода-изготовителя продолжалась, помнится, не больше часа. Мы уходили, получив твёрдое заверение, что ещё до конца полугодия завод поставит нашему Обществу первую партию спецпроигрывателей.

Завод выполнил договор в срок. Фирма «Мелодия» по заказу ВОС выпустила экспериментальную сверхдолгоиграющую грампластинку с двухчасовой записью Сергея Юрского, исполнившего рассказы Михаила Зощенко. Но послушать эту грампластинку довелось не многим.

Как иногда случается у нас, в системе ВОС, впрочем, не только у нас, благие начинания энтузиастов вязнут, а то и бесследно исчезают в плесени нашей доморощенной бюрократии. Спецпроигрыватели вместе с экспериментальной грампластинкой раздали не активным слушателям озвученной литературы, а разослали по правлениям. Председатели, не говоря уж о сотрудниках правлений, зачастую не знали, для чего эти проигрыватели. Вот так техническая новинка оказалась в правленческих кладовках.

О всевозможных изменениях в нашем Обществе, а также ощутимых новинках говорится на совещаниях по всей системе ВОС. Правления регулярно получают из центра руководящие и инструктивные материалы, об этих изменениях и новинках тифлотехники информируют своих читателей периодические издания ВОС. Каналы информирования выстроены, они постоянно совершенствуются. Неясно только, что и как воспринимают на совещаниях их участники, внимательно ли, да и вообще читают ли на местах поступающие из Центрального аппарата материалы, знакомятся ли руководящие товарищи с публикациями изданий ВОС.

Лет пять назад довелось мне разговаривать с энергичным человеком, недавно избранным председателем региональной организации. Я спросил, много ли нового для себя открыл он, став руководителем правления?

— Да уж было чему подивиться! — воскликнул мой собеседник. — Довольно долго я работал председателем местной организации, и меня удивляло отсутствие реабилитационных материалов. А когда стали разбираться в «залежах», на полках кладовых обнаружились десятки книжек по разным аспектам реабилитации слепых. Большинство этих книжек так и лежали в нераспечатанных посылках. Как увязали их отправители, так они и лежали. За многие годы никто в правлении не полюбопытствовал, что за книги нам присылают. А ещё в кладовой обнаружились два странных проигрывателя. Никто не мог взять в толк, что это за техника. Аппараты исправные, только запылённые, и диск у них вращался медленно-медленно. В общем, списали мы эти аппараты. Время грампластинок давно прошло.

Я сразу, конечно, догадался, что это за проигрыватели. Но рассказывать своему собеседнику ничего не стал.

Ещё раз в Саратове я побывал в марте 2001 года. Снег в городе уже сошёл, но пока мы добирались до гостиницы, с Волги налетали угрюмые порывы ветра и сыпал мелкий дождь. В организациях ВОС регионов проходили отчётно-выборные конференции, и мне предстояло подготовить обстоятельный репортаж о конференции в Саратове. Предстояло, конечно, пообщаться с читателями, вернее, слушателями «Диалога». Не было уже Ивана Яковлевича Паницкого, он умер в 1992 году. А недавно, в феврале, после тяжкой болезни умерла такая деятельная Татьяна Назарова.

Александр Лапшин,         

главный редактор журнала «Диалог»

         ВО ТЬМЕ ОДИНОЧЕСТВА

ЧЕРНЫМ-БЕЛО

Стеснён крахмальною рубашкою,

В костюме, словно с похорон,

Влачу по жизни ношу тяжкую,

Как всем удобный эталон.

Меня таким слепили зрячие:

По снегу — угольная пыль.

Да только помыслы горячие

В сюжет протаскивают быль.

К сожалению, многие маститые литераторы и начинающие авторы в своих произведениях создают примитивный художественный образ среднестатистического незрячего. Резко очерченный силуэт, по сути, негатив во всех смыслах данного слова, поневоле переносит внешние признаки на предполагаемый характер тотальника и его чёрно-белый духовный мир, лишённый оттенков. Для подтверждения вышесказанного приведу лишь один пример из современной лирики. Серафима Клюкина из Кирова со знанием дела написала:

 «В белой кофточке, юбке чёрной,

Туфли-лодочки на каблуке.

«Хороша! — Говорят. — Бесспорно!

Только белая трость в руке…»

Разумеется, в контрастную схему легко вписываются и официально признанные атрибуты слепого: чёрные очки и белая трость. Они стали «знаками беды», заняв место даже на информационных табличках и дорожных знаках. Проза даёт целый ряд подтверждений этому. В книге Джин Реник «Обещания» наряд героини  упомянут мимоходом, а «цветомузыка» личности вообще отсутствует, зато «слепецкие аксессуары» сразу притягивают внимание. Романтичное знакомство богатой наследницы и её «рыцаря без страха и упрёка», которому герб заменял полицейский значок, произошло так:

«Впереди, в нескольких ярдах от него, с правой стороны дороги стояла девушка и с усилием пыталась отцепиться от чего-то, похожего на колючую ветку ежевики, кустарники которой пробивались через нижние сучья невысоких деревьев, росших рядом. Ветка оторвалась, и девушка упала вместе с ней на землю. Он резко остановил свой «Камаро», чуть не наехав на валявшиеся у дороги разбитые очки. Выйдя из машины, Матт увидел лежавшую на земле сумку с рассыпавшимися продуктами. Футах в тридцати от них валялась тонкая белая трость. Он понял, что это — вероятно, незрячая постоялица Анни Чатфильд, о которой она как-то упоминала. Ей требовалась помощь. На ходу оценивая ситуацию, Матт быстрыми шагами направился к ней. Несомненно, она была слепая — он видел слёзы в её глазах, но их выражение было абсолютно безжизненно. На шее он заметил несколько царапин. На неё было совершено нападение…»

Особое внимание хочется уделить очень «женскому» роману Линды Гиллард «Увидеть звёзды», потому что, спустя век с гаком, к повести Короленко «Слепой музыкант» наконец-то добавилось новое своеобразное учебное пособие, одинаково полезное видящим и слепым. На протяжении всего талантливого произведения главная героиня Марианна ведёт внутренние монологи, которые несут большую социально-информационную нагрузку. Ценно, что о психологических и бытовых проблемах «тёмных людей» рассказывается  в художественной форме.

Сорокапятилетняя тотальница, казалось бы, потерявшая смысл жизни, пытается разобраться в странностях взаимоотношений инвалидов по зрению и здоровых граждан. Она обращает внимание даже на особенности речи: «Вы когда-нибудь задумывались о том, что наш язык откровенно подыгрывает зрячим? Наверняка нет… Ну, а я вынуждена осторожно выбирать при общении с кем-то слова, чтобы не возникало неловкости. Вы только вслушайтесь во все эти фразы: «О, я вижу, к чему вы клоните… а теперь рассмотрим вот что… я вижу примерно так… вглядись в то, что таится между строк… не вижу, какая тут связь — всё зависит от вашей точки зрения. Ну что, видите, какая складывается картина?..»

Удивительное попадание прямо в «яблочко». Зрячая английская писательница  смогла проникнуть в самую суть проблемы, которая, оказывается, одинакова у россиян  и британцев. Члены ВОС нередко в своём кругу обсуждают подобные ситуации. Горький опыт подтверждает, что приходится приноравливаться к общепринятой норме, поэтому один тотальник может спросить у другого: «Ты смотрел вчера футбол?» И услышать в ответ: «Да, я наблюдал этот кошмар!»

Возможно, данные рассуждения и не имеют прямого отношения к заявленной теме, но раз уж подвернулась такая ёмкая цитата, грех было её проигнорировать. Кстати, вспомним и ещё один печальный аспект взаимоотношений отважных представителей маломобильного населения, водителей  и затурканных пассажиров общественного транспорта, на котором основана дебютная сцена повествования.

Каждый незрячий, автономно скитавшийся по оживлённым улицам мегаполиса, а тем более испытавший на себе автобусную толкучку и дикую мешанину метрополитена, наверняка вступал в прямой контакт с участниками движения, озабоченными прохожими   или пассажирами. Избежать лобовых столкновений  практически невозможно, как бы тотальник не осторожничал. Виновниками аварий обычно бывают зрячие, которые почему-то  уверены, что встречные обязательно уступят им дорогу. Они частенько не соблюдают даже элементарных правил правостороннего движения: несутся, нацепив наушники плеера или мобильника, а то и просто «считая ворон». Сгоряча городские «камикадзе» на повышенных тонах обращаются к нерасторопному противнику с ехидным вопросом: «Ты что, слепой?» Они сильно удивляются, поняв, что это именно так, после чего обычно стараются тихо раствориться в толпе, а инвалиду по зрению остаётся «зализывать раны».

Вот и в самом начале книги Марианна по привычке мысленно обращается к поспешно укатившему велосипедисту, который, из-за собственной неосторожности, едва не врезался в неё, став причинной загубленных продуктов: «Так оно и есть, я слепая. Секунды две я выжидаю, когда вы оправитесь от изумления. Потом вы обычно спрашиваете, нет ли у меня собаки-поводыря, золотистого лабрадора? Или белой трости? Или уж хотя бы надела большие тёмные очки, как у Роя Орбисона и Рэя Чарльза. Разумеется, я сама виновата, брожу тут с таким видом, будто я нормальная. Многие так говорили. Но мне-то откуда знать, какой у меня вид?»

А ещё Марианна частенько рассуждает об «изобразительном ряде»: «Я никому не делаю зла. Но и любви, признаться, ни к кому не испытываю. Больше ни к кому. Монохромное существование — так мог бы сказать про меня зрячий человек, но даже это «моно» предполагает наличие цвета, хотя и одного…»

Нестандартно мыслящая вдова использует антагонистичные краски не только для безоттеночного живописания окружающей среды, но и для выражения собственных чувств. Подобная откровенность, вплоть  до бытового уровня, встречается не часто. Наверняка многие незрячие, особенно мужчины, имеют противоположное мнение или абсолютно равнодушны к данной проблеме, но это не делает задачу развития эстетики на ощупь менее актуальной. У англичанки можно кое-чему поучиться, хотя её несколько тепличные условия существования для большинства инвалидов по зрению неприемлемы, ведь не у всех есть состоятельная родственница, готовая самозабвенно опекать младшую сестричку:

«Злость — не моё пристанище и не мой цвет — я такой не ношу. В моей огромной спальне стоят два шкафа. В одном — чёрные вещи, в другом — белые и цвета слоновой кости. Так повелела Луиза, моя старшая сестра. Что ж, при моих нулевых познаниях относительно расцветок мне всё едино… Носить одежду разных цветов незрячему слишком сложно. Ведь нужно прилично выглядеть и на работе, и в обществе, я хоть редко, но выбираюсь в люди, и очень важно чувствовать, что ты ни от кого не зависишь. Поэтому все вещи должны нормально сочетаться, в любых комбинациях. Чёрное с белым всегда смотрится неплохо, если я вдруг перепутаю шкафы и схвачу что-нибудь не из того. Светлая одежда, к сожалению, непрактична. Быстро пачкается, и сразу заметно любое пятнышко. Когда не видишь тарелку, аккуратно есть довольно сложно, поэтому я кучу денег извожу на химчистку. Лу всегда говорит, какие вещи уже пора освежить. Зато мне не приходится торчать перед зеркалом, терзаться, что же надеть. А так: сегодня — чёрное, завтра — белое. Без вариантов. Иногда Лу уговаривает меня повязать яркий шарфик или накинуть кашемировую шаль — слегка оживить моё строгое одеяние…»

Роман открывается встречей главных героев и закольцовывается таким же событием, охватывая год их жизни. Интересно, что Марианна сначала демонстративно пренебрегает тифлоприборами, а затем диаметрально меняет отношение к  ним, потому что беспокойство за будущее ребёнка затмевает  стремление к мнимой самостоятельности. Экстремальные эксперименты теперь не для неё — ответственность заставляет меняться:   

«Я двигалась по брусчатой дорожке назад, в сторону входа. Резко свернув налево, пошла по травке, нащупала тростью скамейку. На всякий случай тихонько спросила: «Тут свободно?» Никто не ответил, и я села, сложив трость. Я знала, что впереди передо мной памятник. Я не слышала, чтобы кто-то ещё входил в парк. А старушка, про которую говорила Луиза, вероятно, уже удалилась. По-моему, минутой раньше слышала её шаги и постукивание палочки о брусчатку, значит, теперь я тут по идее была одна… Я привычно прижала ладонь к животу, мне всегда казалось, что так успокаиваю сына. И только сидя тут на скамейке, поняла, что этим жестом я успокаиваю себя. Чтобы ещё раз ощутить, что я не одна. Теперь совершенно исчезло чувство одиночества. Даже когда ребёнок не шевелился, я ежесекундно помнила о его существовании. А как не помнить, если он заставил меня медленнее двигаться и так преобразил моё тело? Честно говоря, я не узнавала себя в этой погрузневшей и покруглевшей особе… Я замерла, прислушиваясь, но ничто не выдавало присутствия кого-то ещё. Однако за мной точно наблюдали. Я нажала на кнопку часов, они сообщили мне время. Луиза должна была вернуться через полчаса, а скоро тут наверняка появятся какие-нибудь люди, но пока ведь их нет… Обозвав себя мнительной идиоткой, я откинулась на спинку скамьи, подставила лицо солнцу и вдохнула аромат роз…»

В таинственной эпопее «Сокровища Валькирии» Сергей Алексеев описывает борьбу древней организации «несущих свет» гоев со вселенским злом. Обворожительные дары, учёные книгочеи варги, странствующие авеги и  могущественные воители страги под руководством легендарного Атенона противостоят кощеям, которые властвуют  над обречёнными брести по миру без пути изгоями. Утратившему светоносность человеку вместо посоха-луча полагалась сучковатая клюка. Опознавательный знак всякого незрячего ходока в данном произведении используется в системе мистических символов, а среди эпизодических персонажей — целых три тотальника. Правда, мужчина, в конце концов, оказывается зрячим, зато женщины действительно лишены зрения, но обладают незаурядными способностями.

В третьем романе остросюжетного «пятикнижия» под названием «Земля Сияющей Власти» главный герой Русинов по прозвищу Мамонт попадает на испытательную стажировку в «глубинную резиденцию» гоев. Он не отрицал предначертаний рока, но всё равно иногда пытался сопротивляться, казалось бы, неизбежному:

«Только сейчас Счастливый Безумец рассмотрел, кто перед ним: выжженные то ли огнём, то ли кислотой глаза, изуродованный малиновыми шрамами лоб, переносье… Он затаил дыхание, пугаясь её вида, попытался сосредоточить взгляд на приоткрытых страстных губах; Дара же расценила это по-своему и, стоя перед ним на коленях, неожиданно и молниеносно сдернула с себя белое рубище. Несмотря на возраст и обезображенное лицо, тело её оставалось прекрасным, чистым и источало смолистый запах, словно факел в Хранилище Весты… Избранник ощутил сильнейшее возбуждение и уже потянулся к телу Дары, но внезапно увидел на своей руке золотой гребень — тот самый, которым расчёсывал волосы Валькирии… Он медленно встал на ноги, отступил на шаг и осторожно попятился к двери, утопая по щиколотку в мягком ковре, а она всё ещё ощупывала вокруг себя пространство. Мамонт не мог ещё унять прерывистого дыхания, однако спиной открыл дверь и выскользнул в коридор. Взбудораженный разум горел холодным огнём так, что в ночном освещении «гостиницы» полыхало сияние, сходное с полярным. Он с трудом разыскал свою каморку, ворвался в неё и рухнул на волчьи шкуры. Он думал заснуть, чтобы очиститься сновидениями, однако минуты не мог пролежать с закрытыми глазами и внезапно ощутил, что в голове и душе — совершенная пустота. Всё открытое, добытое в соляных копях не вошло в плоть и кровь, а растворилось без остатка, и окружающий мир оставался для него по-прежнему неразгаданным…»

Ещё в дебютной книге увлекательной серии «Стоящий у солнца» появляется загадочная  Любовь Николаевна. Незрячая «хозяйка конспиративной квартиры» описана вовсе уж скудно: «Повязалась белым платком, взяла корзину и гладкую высокую палку: «По грибы пойду. — Сказала она. — Маслята по старым дорогам пошли…» Старуха специально уходила из дома, чтобы не мешать незваным, но уважаемым и желанным «гостям», а на волосах — опять соответствующий традиции головной убор и в руке — импровизированная ориентировочная трость.

Сергей Алексеев намеренно ввёл в повествование сквозной эпизодический персонаж, который выполнял нелёгкий урок хранителя древней мудрости. Мамонт впервые встречает его в импровизированной лечебнице на пасеке. Автор ухитрился описать страждущего без единой краски, между тем, основные признаки слепца упомянуты: «Опираясь на палку, из предбанника вышел больной пермяк. Он был в своих тёмных непроглядных очках и большом махровом халате, наброшенном на плечи… Вот он безошибочно потянулся и взял палку, вот вышел на берег речки  и, не ощупывая впереди себя путь, точно остановился на краю обрыва… Пермяк стоял лицом к Уральскому хребту в знакомой позе — ожидания солнца…» Старшего смотрителя подземной библиотеки Русинов ещё не раз повстречает в шахтах, где оказались в чести священные «белые одежды». Тогда и выяснилось, что варга — зряч, но у него сильно болят глаза так же, как и суставы.

Знаменитый автор «психологических» детективов Джеймс Хэдли Чейз написал роман «Лапа в бутылке», или «Рука в кувшине». В нём анализируется целая цепь взаимосвязанных преступлений и трагических случайностей, а в центре событий находится незрячий хозяин завода, возвратившийся с войны. Первая внезапная встреча миллионера с очередной новой горничной его взбалмошной супруги описана всего несколькими фразами, впрочем, о ключевой инвалидной детали классик жанра не забыл:

«Дверь отворилась. Она повернулась, стиснув кулаки и сдерживая готовый вырваться крик. Вошёл мужчина. Он был в чёрных очках, скрывающих глаза. Впялив в неё тёмные стёкла, остановился в дверях.

— Здесь кто?нибудь есть? — холодно спросил он. — Бланш, ты здесь?

Джуди, к своему облегчению, поняла, что это был Говард Уэсли. Он, конечно, не мог её видеть…»

Порой в тексте популярных переводных произведений отсутствуют важные для понимания российских читателей детали. Вот и на этот раз о цветовой гамме одежды преуспевающего джентльмена — ни слова. Естественно, подразумевается традиционный дресс-код английского учёного и бизнесмена середины прошлого века. Тогда это был строгий чёрный или тёмно-синий костюм с белоснежной сорочкой, а иногда, как дань прошлому, фрак с накрахмаленной манишкой той  же скудной палитры. Так что можно было не тратить бумагу на само собой разумеющиеся мелочи.

Увы, подобная сдержанность красок свойственна не только «женским романам», фантастике и детективам, но и «серьёзным» бестселлерам, в которых ведущую роль играют средневековые мужчины. Умберто Эко в романе «Имя розы» погружает любителей истории в обстановку бенедиктинского монастыря, где на фоне драгоценных фолиантов пламенеет жуткий шабаш подлости и мракобесия. Основные виновники катастрофы собрались в библиотеке: «Смех ещё звучал, когда у нас за спиною грозно и гулко прогремело: «Пустословие и смехотворство неприличны вам!» Мы оборотились. Говоривший был старец, согбенный годами, как снег, весь белый — не только волосы, а и кожа, и зрачки. Я догадался, что он слеп. Но голос его сохранял властность, а члены — крепость, хотя спина и сгорбилась от возраста. Он держался, будто мог нас видеть, а по речи казалось, что он обладает и даром прорицания…»

Воистину запоминающийся портрет незаурядного патриарха. По первому впечатлению, он представлялся мне нахохлившимся грифом. Его зловещая фигура одновременно отталкивала и притягивала. Внешний антураж не требовал дополнительных разъяснений, возможно, потому, что типичным одеянием монаха считается потрёпанная сутана мрачных колеров. Не случайно в православии существует «чёрное духовенство», облачение которого, словно вороново крыло. Такие священнослужители отрешаются от всего земного, в том числе и от семейных уз.

Убийца и поджигатель более полувека провёл в монастыре, общаясь исключительно с братьями по ордену и оберегая духовное наследие минувших поколений, хранимое в тысячах томов. Кропотливая работа современного писателя, исследователя  и учёного убедительно демонстрирует страшную ущербность психики гениального злодея, замкнутого на самого себя. Во имя  осуществления великой идеи фанатик никого и ничего не жалеет. На пути к призрачной цели безумец без зазрения совести преступает Божьи заповеди и человеческие законы,  даже своё бренное тело принося в жертву! Неужели всё это  натворил немощный слепец? Талантливый автор намеренно лишил негодяя зрения, чтобы усилить эффект произведения, только вот не подумал, какой удар на подсознательном уровне снова был нанесён имиджу нынешних инвалидов.

Народная мудрость утверждает: «Слепой кончиками пальцев видит, но ему и свет — темнота, ведь убогому и в полдень солнце не светит!» Это вроде бы проверенное тысячелетиями изречение всё-таки слишком односторонне. Его «зебровый» максимализм порождает искажённое восприятие, а следовательно, недопонимание. На самом деле, всё гораздо сложнее: осязание не может полностью заменить зрение, а ласковые прикосновения светила незрячие прекрасно ощущают и чувствуют себя погожим днём намного комфортнее, чем в ненастные сумерки или во мраке безлунной  ночи. Впрочем, в любое время суток тотальник обречён на изолированное существование, даже среди близких и доброжелательных людей он находится в плену собственных заморочек. От них нельзя избавиться, но это не должно мешать двигаться навстречу  мечте!

Иду в неведомое ощупью,

Моя попутчица — хандра.

И боль отверженности ночью пью.

Всё ближе «чёрная дыра»!

А тьма порой бывает белою

И даже радужных тонов.

Я с нею вряд ли что поделаю…

Ну, если только в яви снов!

          Владимир Бухтияров

КРУГОСВЕТКА

Хелло, Америка!

Побывать в Северной Америке мне хотелось уже очень давно, но о том, чтобы это случилось так скоро, я даже не могла и думать. Для того чтобы отправиться в путешествие, мне обычно приходится решать основную проблему, и связана она не с деньгами, не со временем (хотя, разумеется, всё это немаловажно), а в первую очередь с людьми, которые согласны и хотят разделить со мной тяготы и радости далёких странствий. В случае американского вояжа эта проблема неожиданно решилась сама собой. Узнав, что на зимние каникулы брат с семьёй и  друзьями собирается в Нью-Йорк, я кротко поинтересовалась, не возьмут ли они меня с собой. И незамедлительно получив с его стороны согласие,  приступила к подготовке к путешествию. От меня требовалось не так много: написать на работе заявление с просьбой предоставить мне очередной отпуск, составить бюджет путешествия, выкроить необходимые средства, на сайте американского посольства заполнить анкету для получения визы и, конечно, переживать целых три недели, ожидая дня, на который была назначена встреча с консулом. Знакомые много рассказывали о том, что получить американскую визу (особенно если ты незамужняя женщина, знающая английский язык и не имеющая значительной собственности на Родине) — дело непростое, и, осознавая свою «ненадёжность» для американских чиновников, я приготовилась к решительному отказу с их стороны. Но оказалось всё не так: задав мне ряд вопросов об образовании, работе, цели путешествия, консул вынес вердикт: «Ваша виза одобрена». Тот же ответ получил и брат Виктор, а вот его жену, которая искренне призналась, что работает программистом в НИИ «Электронных приборов», попросили подождать решения две-три недели. Спустя этот срок никакого решения так и не было принято, и к нашему всеобщему огорчению нам пришлось разделиться: было решено, что я, брат и мой старший племянник Даня летим в Нью-Йорк, а его жена и младший сынишка (дабы им не было досадно просиживать отпуск дома) отправятся в Португалию. Но как же мы расстроились, когда, преодолев десятичасовой перелёт, волнительный пограничный контроль и, наконец, оказавшись в небольшом уютном отеле на Манхеттене, узнали, что в этот самый день моей невестке на целых три года дали американскую визу. Но менять что-либо было уже поздно, и наше дальнейшее путешествие происходило в составе (перечисляю всех по именам, дабы в дальнейшем было удобно вести повествование): я, пятилетний Даня, Виктор, его друзья Дима, Тая и их трёхлетняя дочка Ксюша.

 Встреча с Нью-Йорком для меня состоялась не в аэропорту, не в день прилёта, а уже глубокой ночью, потому что девятичасовая разница с Москвой и тяжёлый перелет погрузили нас в глубокий сон. Проснулись мы в десять часов вечера, чувствуя себя бодрыми и отдохнувшими, и не придумав ничего лучше, отправились на прогулку. Нью-Йорк сразу мне не понравился, если можно так сказать, своей «замкнутостью». Высоченные небоскрёбы, выстроившиеся в правильные ряды улиц, прямые линии асфальтированных дорог ощущались мной даже физически. А если прибавить к этому шумные компании странных людей и отчётливо ощутимый запах марихуаны, можно без труда понять мои первые впечатления. На следующий день мы, вооружившись путеводителями и навигаторами, отправились на поиски «зелёных уголков».  И оказалось, что в городе их предостаточно. Недалеко от нашего отеля на уровне третьего этажа расположился парк, разбитый на месте старой станции метрополитена и оттого получивший своё название — «Хайнлайн». Минуя его и не оставляя без внимания магазины на Бродвее, мы вышли в центральный городской парк. Здесь Даня и Ксюша, обнаружив огромную детскую площадку и невысокие скалодромы, высеченные из природного камня, задержались на несколько часов. Мы даже были рады такой передышке: купив сэндвич и горячий чай, с удовольствием погрелись под тёплым январским солнцем. Честно сказать, в течение всего времени, проведённого в Америке, на обед мы неизменно выбирали пиццу, сэндвичи, барбекю и кока-колу. Возможно, они ничем и не отличались от своих русских аналогов, но американская кока-кола всё равно кажется вкуснее.

 Весь следующий день мы посвятили музею кинематографии и мультипликации. Я, было, уже приготовилась к тому, что придётся провести несколько скучных часов, покорно блуждая между экспонатами, надёжно спрятанными за стекло, но таких «застеклённых» залов оказалось совсем немного. К большинству предметов,  связанных с историей кинематографии, вполне можно было прикоснуться руками, а на экспозиции старых игровых автоматов на специальном аппарате с передвижными трафаретами  мы даже самостоятельно сняли мультфильм  и подобрали к нему звуковое оформление. Такое же приятное впечатление оставил MOMO —  музей современного искусства. Здесь, на первом этаже у информационной стойки, на  вопрос о наличии в музее специальной экспозиции для незрячих посетителей мне выдали брайлевский путеводитель по залам. Разумеется, предметы живописи по-прежнему были тактильно недоступны, но при его помощи и активном содействии брата мне было гораздо легче понять неоднозначность шедевров искусства постмодернизма.

А вечером мы, наконец, добрались до Южной гавани Нью-Йорка, ступили на землю, к которой уже несколько сот лет причаливают корабли с пассажирами, одержимыми духом свободы, равенства и братства. Здесь, на острове Либерти-Айленд, их по-прежнему встречает всемирно известная статуя Свободы, держащая высоко над головой факел. До неё мне, конечно, добраться не удалось, но вдохнуть солёный воздух Атлантического океана и покормить пронзительно кричащих чаек получилось. Интересно, но эти птицы как будто тоже пропитались духом предпринимательства: каким-то образом чувствуя, что их сородичи без труда получают лакомые кусочки булки, они бесконечным потоком летели и летели к нам. В их крике чувствовалась уже требовательность, они так низко кружили над нашими головами, что все мы, не скрою, стали опасаться за собственную безопасность. Таким же образом вели себя и белки в Бэттери-парке. После того, как мы угостили их орешками в сахаре, некоторые из них настолько почувствовали азарт лёгкой добычи, что попытались залезть в рюкзак брата и снять шапочку с головы Ксюши, чем довели последнюю до самой настоящей истерики.

Вообще, если бы моё знакомство с Америкой закончилось в Нью-Йорке, я бы сказала, что она мне не понравилась. На его грязных улицах среди незавершающихся строек многие люди с белой, красной, жёлтой, чёрной кожей нашли свой дом. В утренние и вечерние часы, как и в Москве, на нью-йоркских дорогах образуются пробки, а в городском транспорте появляется множество пассажиров, спешащих на работу или, напротив, домой, с работы. Но очень приятно, что все они, действительно, часто улыбаются и первыми извиняются, когда ты ненароком толкаешь их или наступаешь на ногу. А ещё многие американцы бегают. Бегают для поддержания хорошей физической формы, разумеется,  в парках, обув кроссовки и надев наушники, и, наверное, именно поэтому, вопреки сложившимся стереотипам, среди них нечасто встречаются очень полные люди.

 На следующий день мы с детьми и чемоданами вернулись в аэропорт, чтобы сесть в самолёт и отправиться в Денвер, а оттуда — в Колорадо-Спрингз, где нас должны были ждать Тод и Ксения, однокурсники Димы и Таи. От Нью-Йорка до Денвера около полутора тысяч миль, и в общей сложности с одной пересадкой пришлось лететь почти пять часов.

Внутренние рейсы в Штатах очень популярны, цены на авиабилеты невысокие, и самолётами американцы пользуются, пожалуй, так же часто, как мы междугородними автобусами. На борту воздушного судна, направлявшегося в Денвер, пассажиров было очень много,  и предложенные нам посадочные места оказались далеко друг от друга. Признаюсь, я почувствовала себя неуютно, очутившись в самом хвосте самолёта одна, без русскоязычной поддержки. Но сидящие от меня справа мужчина и женщина приветливо поздоровались и тут же поинтересовались, не нужна ли мне помощь. На протяжении всего полёта они не забывали про меня: помогали укладывать вещи, разбираться с обеденными коробочками и стаканами, медленно и чётко повторяли все указания бортпроводников.

В Денвере для нашей многочисленной компании пришлось арендовать большую машину, чтобы добраться до Колорадо-Спрингз. Это нелёгкое дело вместе с трёхчасовой дорогой заняло всё время, оставшееся до конца дня. Но как же мы обрадовались, когда, наконец, после всех дорожных злоключений встретились с Тодом и Ксенией, которые разместили нас в большом, очень уютном доме  с камином, мягкими коврами и старой резной мебелью. Здесь мы планировали задержаться дня на четыре, а в итоге уехали только через неделю.

Колорадо-Спрингз — небольшой городок, расположенный в горах. Днём температура воздуха поднималась до пятнадцати градусов тепла, белки и олени, привыкшие к соседству человека, подходили так близко, что я могла отчётливо слышать шуршание травы или цокот копыт на асфальтированных дорогах. А если прибавить к этому наличие интересных туристических мест в округе, то становится очевидным, почему больше всего времени мы решили посвятить штату Колорадо. Первым делом мы отправились в горы. Конечно, не покорять вершины с помощью альпинистского снаряжения, а на терренкурные дорожки розоватого цвета, опоясывающие подножия Скалистых гор. Конечно, дети, а вместе с ними и я, не удержались, чтобы не забраться по камням на несколько метров вверх, где даже по звукам и движению воздуха можно было почувствовать захватывающую дух высоту. Когда-то здесь, среди скал, селились легендарные краснокожие индейцы, строили дома из камня, мастерили луки и стрелы, выращивали пшеницу и рис. А как всё это в действительности происходило, мы смогли понять, попав в инсталлированную индейскую деревушку. Это место оказалось интересным, в первую очередь, для меня, потому что экспонаты музея под открытым небом нелегко запрятать  под стекло. Здесь я смогла до мельчайших подробностей изучить архитектурные особенности каменных жилищ, печи и специальные лопаты для выпекания хлеба, всевозможные растения на огородных грядках. А в сувенирном магазине в руки мне попались  посуда, музыкальные инструменты, тканые ковры и одеяла, куклы в индейских костюмах. А ведь я только недавно начала понимать важность подобных магазинов именно для нас,  незрячих посетителей: здесь,  как правило, можно взять в руки множество интересных вещей и тактильно изучить копии музейных экспонатов. Не менее познавательным в этом отношении оказался магазин в небольшой деревне,  куда мы заехали пообедать. Его хозяин, человек лет пятидесяти, похожий на героев из старых американских фильмов про ковбоев, продавал вещи, в крайней степени необычные. Здесь среди ковбойских шляп, курток, индейских луков, стрел, талисманов можно было встретить и старые казаки из грубой бычьей кожи времён Элвиса Пресли, виниловые пластинки с музыкальными хитами прошлого столетия, газеты и книги с характерным, с ни с чем не сравнимым запахом бумажной пыли, и даже металлические автомобильные номера пятидесятых годов. А в магазинчике на вершине пятикилометровой горы Пайкс Пик, на которую мы забрались на следующий день, можно было взять в руки фигурки зверей и птиц, живущих, в прямом смысле, над облаками. Я прежде никогда не поднималась так высоко, и даже не представляла, каким резким и опьяняющим может быть морозный высокогорный воздух. Подъём мы совершали на машинах, периодически останавливаясь в самых живописных местах, чтобы сделать фотографии, и я могла самостоятельно проследить, как постепенно пожухлая январская растительность сменялась глубокими снежными сугробами.

А на следующий день, девятнадцатого января, на фоне такого же зимнего пейзажа мы решились на крещенские купания в природных минеральных источниках. Силами предприимчивых американцев тёплые ключи, бьющие из-под земли, были соединены с чистейшими водами горной реки и заключены в аккуратно выложенные плиточкой стены открытого бассейна. Прикупив в ближайшем магазине купальные принадлежности, я покорно позволила надеть на запястье специальный браслет, маркирующий моё законное пребывание в воде, и с удовольствием согласилась на предложенную администратором помощь. Улыбчивая молодая дама дружелюбно поздоровалась со мной и проводила  в раздевалку с удобными душевыми кабинами, объяснив во всех подробностях, что и где находится. Вода в бассейне оказалась не просто тёплой, а очень тёплой, так что мне даже время от времени приходилось выбираться на сушу, чтобы хоть немного вдохнуть свежего прохладного воздуха.

 Но уже очень скоро нас ждал, пожалуй, самый резкий за всё наше путешествие температурный контраст. После того как мы на машинах преодолели тысячу миль, из пятнадцати градусов тепла солнечного Колорадо-Спрингз попали в пятнадцать градусов мороза хмурого, унылого Чикаго. Это не только родина небоскрёбов, но и нашего дорогого друга Тода, который за два дня нашего пребывания постарался сделать так, чтобы мы полюбили этот город так же, как и он. Надо заметить, у него это получилось. Моё сердце Чикаго завоевал отнюдь не шедеврами архитектуры, не головокружительными видами с высоты 96-го этажа и даже не знаменитым бобом, зеркально отражающим город, а Эксперементариумом музеем занимательных наук.  В его многочисленных залах собраны экспонаты, которые можно не только трогать руками, но и проводить с ними всевозможные опыты. Любой посетитель при помощи специальных приборов способен привести в движение воздух и воду, самостоятельно создавая штормы, смерчи, грозы; управлять электродами, преобразуя их в электрические потоки или получая статические разряды; смешивать химические элементы для проявления различных реакций. Здесь можно проследить движение природных газов по трубам, работу заводских конвейеров и в деталях изучить механизм первого паровоза. На экспозиции, посвящённой летательным аппаратам, представлены авиадвигатели, турбины, различные контрольные приборы, согласованную работу которых вразрез демонстрируют миниатюрные самолёты. Здесь же можно самостоятельно запустить в воздух дельтаплан или хотя бы просто почувствовать себя пилотом, проведя несколько минут в кабине управления воздушным судном.

Но, пожалуй, самой интересной для меня оказалась выставка-инсталляция старого города. Перешагнув порог одного из музейных залов, мы вдруг очутились как будто в сказке Клайва Льюиса «Племянник чародея». Гладкие полы сменились вымощенной мостовой, а уже привычные экспериментальные приборы — приземистыми домиками с резными почтовыми ящиками, газовыми фонарями на тонких витых ногах, магазинами со всевозможными товарами и даже кинематографом с жёсткими неудобными лавками для зрителей. Вот только жителей в городке совсем не было, так что мои первые радостные впечатления от реального прикосновения к прошлому вскоре ушли и сменились тихой грустью о забытых человеческих судьбах.

 На следующий день нас ждал очередной перелёт — на этот раз из Чикаго в Нью-Йорк, который к нашему появлению совершенно завалило снегом. Признаться, это нас даже обрадовало, потому что уже через сутки нам предстояло пересечь границу и вернуться в морозную московскую зиму, а привыкать к этой мысли, впрочем, как и адаптироваться к резкой смене климата лучше всего постепенно.

Елена Федосеева